Судьба открытия

Кабинет был в центре квартиры. Одна дверь из него вела в столовую, откуда сейчас пришел Лисицын, другая — в переднюю, третья — в лабораторию.

Из передней, наклонясь вперед, в дверь шагнул долговязый жандармский вахмистр с лицом, изрытым оспой. Он почтительно посторонился; следом — на пороге офицер, тоже в жандармской шинели.

Лисицын стоял у письменного стола, придерживая халат на груди. За пазухой его лежал кольт.

— Простите нам… э-э… как сказать… невольное вторжение, — проговорил офицер.

Шинель на нем была застегнута на все пуговицы. Фуражку он снял и оглядывал комнату: книжные шкафы, диван, оклеенные обоями стены, портрет Менделеева. В углах — один угол, второй… — офицер повернулся, — третий, четвертый… — икон, образов нет. Он снова надел фуражку.

— Вы, — спросил он, — если не ошибаюсь, хозяин квартиры? Владимир Михайлович? Да-а, очень приятно… Жаль, приходится при таких обстоятельствах…

В кабинете — когда они успели? — стояло уже семь или восемь жандармов. Звякая шпорами, офицер подошел к письменному столу, остановился с противоположной стороны — не там, где был Лисицын, — и поднял на него взгляд. Смотрел разумно, печально, как-то по-отечески. По иссиня-красным немолодым щекам вились солидные седые усы.

«Нет, — пронеслась у Лисицына мысль, — вполне приличный, кажется, вполне порядочный».

— И приходится образованному человеку, — офицер улыбнулся, — как сказать это… нарушать покой другого образованного человека. Да-а, Владимир Михайлович… — Теперь он подвинул кресло; не спросясь, уселся за стол. — Давайте будем вместе искать выход из положения. Кстати, кто у вас сегодня ночует посторонний?

— У меня? — Лисицын плотнее запахнул халат. — Никто у меня не ночует.

— Ну-ну-ну… Да не стоит, Владимир Михайлович, не советую. Мы знаем же…

Пальцы офицера чуть шевельнулись — до сих пор стоявшие жандармы вереницей двинулись вдоль книжных шкафов. Побледнев, Лисицын понял: идут в лабораторию.

— Куда? — крикнул он сорвавшимся голосом и дернулся, хотел побежать наперерез.

Вахмистр с изрытым оспой лицом загородил ему дорогу.

— Ах, горячий какой человек! — сказал офицер. — Вы не волнуйтесь. Поверьте: я искренне к вам расположен. Вам, как говорится это… повезло. Пришел к вам друг и дворянин. Душа за вас болит. — Он достал очки, дохнул на них, вытер носовым платком, надел. — О вас, Владимир Михайлович, — продолжал он и смотрел поверх очков немигающим взглядом, — нам все известно. Но хочется, поверьте седине моей, чтоб меньше… э-э… как можно меньше постигло бы вас… ну, скажем, неприятностей. Будете вот откровенны, тогда с божьей помощью… — он взглянул в угол, вспомнил: икон нет, потупился, — тогда вам же лучше. Вы ведь себе не враг?

Офицер помолчал, потом произнес, не то утверждая, не то спрашивая:

— Замкнуто живете.

— Да, — ответил Лисицын, — замкнуто.

— И говорите, будто заняты только наукой?

В передней рычала и визжала Нонна. Из лаборатории доносились звуки шагов, скрип отпираемых дверец. Тут — рябой вахмистр. А офицер между тем выдвигает ящик письменного стола и деловито, по-хозяйски достает журналы опытов.

— Какое имеете право? — закричал Лисицын, ринувшись, чтобы не дать притронуться к журналам, чтобы вырвать их.

Вахмистр навалился на него, обхватил могучими ручищами; вдруг нащупал под халатом револьвер. И вот уже двое жандармов держат Лисицына за локти, а вахмистр, осклабясь, разглядывает отнятый кольт.

У офицера щеки постепенно багровеют.

— Ай-яй-яй… — Он качает головой. — Я с вами душевно, вы на меня — с оружием. Не стыдно? А? Не стыдно это вам, милостивый государь? — Он поднялся с кресла. Угрожающе приблизился к Лисицыну: — Кто ночевал у вас? Куда исчез? Молчать решили?.. Ничего, еще заговорите!..

Лисицын лишь поблескивал глазами да напружинился всем телом. По знаку офицера, обращенному на боковую дверь, его увели из кабинета.

Здесь суетились жандармы. Они толклись по лаборатории, раскрывали тумбы под рабочими столами, перекладывали картонные коробки, переставляли с места на место банки. Сложный дефлегматор из стекла такого тонкого, как папиросная бумага, хрустнул в чьих-то неосторожных руках. Из разбитой бюретки прямо на паркет капал раствор гипосульфита.

Лисицына усадили в самом дальнем углу, возле вытяжного шкафа. От него не отходили двое.

Гнев раздирал ему душу, ослепляющий и настолько острый, что казалось — если это еще продолжится хоть несколько мгновений, никакие человеческие силы больше вынести не смогут.

Как сквозь просветы в облаках, он видит: один жандарм зачем-то откатывает от стены баллон с углекислым газом, другой — выбрасывает из ящика связки резиновых трубок.

Звякают шпоры. Офицер без шинели уже, без фуражки. Незаметно очутился тоже тут, в большой лабораторной комнате. Стоит у ящика, где были резиновые трубки. Зовет кого-то:

— Господа понятые! Пожалуйте сюда! Очень любопытная находка!

Какие-то люди в штатском, среди них — Бердников. Домовладелец искоса взглянул на квартиранта, надменно выпятил челюсть и не поздоровался.