Судьба открытия

— И-и, что было! Весь рудник всполохнулся. Сам Харитонов прибег. «Кто, — говорит, — отказывается в шахту — расчет немедля!» Аж зубами скрежети́т.

Со лба Василия Тимофеевича стекала мыльная пена. Щурясь, он взглянул через плечо:

— Что с вентилятором-то вашим?

— Поршня́ лопнули на машине. В шахте газ стоит, лампы тухнут. Нечипуренко, забойщик, подошел до инженера, до Ивана Степаныча, да его спытал: «Трое, — говорит, — детей у меня. Скажи, — говорит, — я к вам велит совесть: чи итти мне в шахту, чи нет?» Терентьев аж с лица стал серый.

— И что сказал?

— Говорит: «Иди. А не то — расчет».

— Вот паскуда!

«Это на руднике, где Зоя, — подумал Зберовский. — Врут, не может быть: если на самом деле опасно, Иван Степанович так, конечно, не скажет».

Он оделся, вышел из-за занавески, поздоровался. Гость широко, точно с испугом, раскрыл глаза.

— Постоялец наш, — объяснил вполголоса, вытирая затылок полотенцем, Василий Тимофеевич.

В домике сразу стало тихо. Зберовский застегивал блестящие пуговицы тужурки. Все молча на него смотрели.

Наконец он почувствовал себя совсем лишним, посторонним, взял фуражку и, кивнув головой, перешагнул через порог.

Солнце поднялось уже до половины неба, становилось жарко. Он шел по улице и размышлял: «Какие неправдоподобные сплетни! Понятно, тяжело Ивану Степановичу. Кстати, узнаю сегодня про Лисицына… Господи, да скорей бы приехать к Зое!»

С утра не было техника, заведующего коксовыми печами; в конторе не оказалось бухгалтера, чтобы выдать деньги на проезд. Гриша то покорно сидел, то принимался яростно ходить по коридору. Потом пришлось ждать, пока приведут с конного двора лошадь. Ее подали около полудня, запряженную в тесный, как ящик, двухколесный экипаж.

Чемодан поместился под ногами. Зберовский уселся бок о бок с кучером. Возница размахивал кнутом и кричал:

— Но-о, проклятая!

«Проклятая» вздрагивала при каждом ударе кнута, но рысью бежать не хотела.

Над степью струились колеблющиеся токи накаленного солнцем воздуха. Остро пахла нагретая полынь. Двуколка медленно ехала по пыльной дороге; сзади остался дым коксовых печей, и в стороне отдельными островками лежали поселки Третьего рудника и шахты «Евдокия».

У самого горизонта полз похожий на красную гусеницу товарный поезд.

— Где же Харитоновка?

Кучер поднял кнут:

— Сюда… правей чуток!

В далеком туманном пятне Зберовский скорее угадал, чем увидел знакомые надшахтные постройки.

Прошел час. Лошадь шагала по-прежнему понуро; кучер, разморенный жарой, дремал, намотав на руку вожжи. До бревенчатого копра Харитоновской шахты было еще версты три — он казался игрушечным, сделанным как бы из спичек. А за невзрачными серыми домами блестела оцинкованная крыша маленького кирпичного особняка. Зберовский заметил ее и повеселел. Он уже разглядывал еле различимые квадратики окон.

Вдруг над рудником бесшумно взметнулось темное облако, приняло форму гигантского ветвистого дерева и быстро рассеялось по ветру. Следом поднялось опять такое же облако, поменьше, светлее, и тоже рас-сеялось.

«Что это может быть? Вот странное явление природы!

Надо спросить у Ивана Степановича. Непременно спрошу, как приеду».

Над зданием около копра вырос тонкий, кудрявый сверху султанчик белого пара. Потом — точно тяжкие удары грома зарокотали вдали, и позже донесся хриплый низкий вой парового гудка.

Гриша почувствовал неясное беспокойство.

— На смену, что ли, зовут? — спросил он у кучера.

Султанчик пара то появлялся, то таял в воздухе. Гудок стонал, как насмерть раненный великан. На секунду становилось тихо, и опять раздавался рев; опять — тревожная тишина, и снова — сжимающий сердце рев.

— Не, то не смена, — испуганно моргая, ответил кучер. — Беда!

И с ожесточением задергал вожжами, принялся колотить кнутовищем по костлявому крупу лошади. Лошадь взмахнула хвостом и наконец побежала вскачь.

Двери домов оказались раскрыты, улицы поселка — пусты. В короткие промежутки времени, когда замолкало медное горло гудка, со стороны шахты слышались причитанья, плач, гул сотен человеческих голосов.

Двуколка повернула за угол.

Кричащая, потрясающая кулаками толпа окружала надшахтное здание. Мелькали пестрые женские платки, растрепанные волосы, застывшие в гримасе ужаса, перекосившиеся, залитые слезами лица. Двое городовых, отбиваясь ножнами шашек от гневно протянутых к ним рук, лезли по стене здания на крышу. Людской вопль сплетался с прерывистым ревом гудка.

«Революция! — решил сначала Зберовский. — Восстание… как в девятьсот пятом».

Он возбужденно поднялся и оглядывался.

В нескольких шагах от остановившейся двуколки на землю села молодая курносая женщина, прижав к груди ребенка. Пронзительным голосом она тянула одну тоскливую ноту:

— И-и-и-и-и…

Ее глаза были пустыми, невидящими, не понимающими ничего.

«Нет, не похоже на революцию».

Человек в расстегнутом жилете — приказчик или мелкий служащий — стоял поодаль и размашисто крестился. Подбежав к нему, Зберовский крикнул:

— Что произошло? Скажите что?

Человек шевелил губами, и нельзя было разобрать, о чем он говорит. Потом он прокричал, растягивая слова: