Судьба открытия

— Конечно, ксилоза. Ждешь свекловичный сахар — должны быть глюкоза и фруктоза пополам, а тут ксилоза почему-то… Алеша! — крикнул Шаповалов. — Принеси последнюю пробу.

Один из лаборантов — еще прежний помощник Петра Протасовича, — щелкнув по пути рубильниками, отошел от приборов, где он работал, раскрыл шкаф у стены, принес оттуда стеклянную банку с белым порошком — килограмма два. Остановился с ней, прижал ее к груди.

— Капризничает процесс, — негромко проговорил Петр Протасович. — То все почти благополучно, то — вот пожалуйста! — Он взял у Алеши банку, передал ее Зберовскому: — Двадцать три процента примесей. Свекловичный сахар и — кто их знает — дисахариды посторонние какие-то. Уж очень эти изомеры надоели!

Зберовский поставил банку на стол, разглядывал на ладони крупинки порошка. Когда он опустил голову, от белоснежных волос отделилась прядь, упала на морщинистый лоб.

— Температура как колеблется? — спросил он.

— В сотых долях градуса. Или даже в тысячных.

— Может, тысячные… — Зберовский ссыпал крупинки с ладони обратно в банку, — и дают вам изомеры?

Шаповалов немного подумал, молча посмотрел на профессора. Потом ответил:

— Нет, — и почему-то покраснел. Добавил: — Нет, боюсь — дело совсем в другом.

— А в чем же?

— Можно унести? — спросил Алеша, протянув руку к столу.

— Да, да, пожалуйста!

Алеша взял банку и ушел с ней.

— Я склоняюсь к мысли, — продолжал Петр Протасович, — к такой… к неприятной для меня мысли. Я, видимо, поупрямился зря. Еще летом мне Софья Павловна говорила, предостерегала, что в структуре самого катализатора не все благополучно. Боюсь, она права была. А я не послушался. Теперь и пожинаю плоды… очень на это похоже! Одним словом, поспешил, не подумал, когда надо было, как следует. Ну что ж, — добавил он жестко, — ошибки надо откровенно признавать!

— Так в чем ошибка, собственно?

— Позвольте, Григорий Иванович, утром доложу. Хочу проверить, убедиться.

— Как вам угодно…

Губы Григория Ивановича сжались. Он смотрел на Шаповалова сначала искоса, огорченным, слегка обиженным взглядом, затем повернулся, посмотрел прямо. Наконец шагнул к нему и положил руку на плечо.

— Да вы, — сказал, — не расстраивайтесь. С кем не случается! Что, значит ошибку нашли? Причину образования нежелательных этих… изомеров? Ну и отлично! Нашли — и устраним сообща. Что и доказать требовалось!

— Обидно, Григорий Иванович, сроки терять. По собственной же вине!

— Обидно? Правильно, обидно. А велики ли последствия ошибки?

Петр Протасович не ответил. Они стояли друг перед другом — рука профессора на плече бывшего ученика. У одного глаза были синеватые, чуть выцветшие, по-стариковски ласковые и сожалеющие — наверно, он понимал состояние души другого; а у того сдвинутые брови расправлялись постепенно. Вдруг, как-то сразу поборов в себе чувство досады, Шаповалов улыбнулся.

— В самом скверном случае, — сказал он, — потеряем… ну, месяца полтора. Но я надеюсь — можно наверстать. Можно наверстать, ничего, Григорий Иванович. Зато изомеров не будет. Покончим с причудами процесса!

Зберовский снял с его плеча руку. Подумал: «Стран* но, я его успокаиваю или он меня?»

Старик молча вздохнул. Прошла небольшая пауза.

— Видели ли вы, — заговорил он о другом, — у Софьи Павловны вчера полученные зерна — по бесхлорофильному рецепту из книжки Лисицына? Работают-то как!

— Наш катализатор лучше. Я уже сравнивал, — сказал Шаповалов и добавил: — Интересно, знаете. Я взял их граммов пять у Софьи Павловны, испытал по-своему: продул через них смесь углекислого газа с водородом. И точь-в-точь, как когда-то на зернах Пояркова, такой же эффект: получаются кристаллы глюкозы.

— Опять это сходство?

— Тут — тождество.

Наморщив лоб, Зберовский сел на стул. Воскликнул почти рассерженным тоном:

— Вот! А вы говорите, Поярков не наследовал труды Лисицына. Вы уверены?

Петр Протасович, улыбаясь, пожал плечами.

В лаборатории рабочий день второй смены подходил к концу. В глубине дальней комнаты двое лаборантов, раскрыв дверцы шкафа, брали с полок стеклянные банки и пересыпали их содержимое — белый порошок — в обыкновенные полотняные мешки. Когда несколько мешков было наполнено, их завязали шпагатом; потом один лаборант помог другому взвалить мешок на спину. Другой, с этим грузом на спине, стараясь держаться поодаль от столов с приборами, прошел через комнату и скрылся в коридоре. Спустя минуту он вернулся без мешка и тотчас снова ушел, понес второй мешок.

Шаповалов посмотрел, кивнул ему вслед. Сказал Зберовскому:

— Трехдневная продукция. Килограммов сто десять в сумме.

— А что у нас делается в кладовой? — спросил Григорий Иванович.

— Очень стало тесно. Надо вывозить куда-нибудь.

— Пойдемте взглянем!

Дверь в тупике коридора, обычно закрытая, сейчас была распахнута настежь. Профессор с Петром Протасовичем вошли туда и остановились. Перед ними был только узкий проход, освещенный электрической лампочкой; и справа и слева громоздились штабеля — стены, сложенные из туго набитых мешков.

— Н-да-а… — протянул, оглядев штабеля, Зберовский: — А много все-таки!