Судьба открытия

Записную книжку он рассматривал уже в своей комнате.

Оправдались все его надежды — доннерветтер, тут и опыты описаны, и формулы, и расчеты, и чертежи, и только чуть-чуть чернила потускнели!

До полуночи он сидел над книжкой. Окна занавесил, дверь закрыл на ключ, читал и подсчитывал что-то карандашом на листке бумаги.

«Не так уж дешево… Энергии-то сколько! Нет, не может быть. Вот у вас, Готфрид, ошибка: стоимость выпаривания раствора… четыре и семь десятых… ай-яй-яй, здесь в русских пудах!»

Какая это была беспокойная ночь!

Сначала донесся звук выстрела издалека. Потом стали стрелять близко и часто. Наконец выстрелил часовой под окном. Крумрайх распахнул дверь — в коридоре денщик, побледнев, прошептал:

— Русише партизанен…

— Спрячь, — сказал ему Крумрайх, — в печную трубу… в уборную… чтобы не нашли… Спрячь! — и совал в руки футляр с драгоценной книжкой.

Его тогда даже затошнило от страха. Он почему-то был уверен: партизаны явятся именно к нему, потребуют, отберут у него книжку. Ему пришло в голову: «Рыжий варвар придет с партизанами». Он лег ничком на кровать и трясся, точно в лихорадке.

Наутро — с таким делом, решил, медлить нельзя — он поехал к обер-лейтенанту Викелю на один «не очень слишком далекий» рудник. Обер-лейтенант, счастливчик, уезжал сегодня в отпуск во Франкфурт на Майне. Надо было использовать такой редкий случай.

— Геноссе, — сказал Крумрайх Викелю, — я вам верю, как самому себе. В этом пакете, — он достал из кармана зашитый в полотно прямоугольный сверток, — дорогие мне семейные реликвии: фотографии, письма моей покойной матери, моей уважаемой бабушки. Я боюсь, признаться, хранить их здесь. Вы понимаете: партизаны! Прошу вас… Вы помните моего сына Отто? Так передайте ему, пожалуйста, пакет. Отто служит сейчас в «И. Г. Фарбениндустри», во Франкфурте на Майне. Только очень вас прошу: отнеситесь бережно… очень… Я вас как сына люблю. Я знаком с родителями вашей очаровательной невесты… Я в долгу перед вами не останусь! Вы, я знаю, аккуратный человек…

«Так лучше», подумал он, когда Викель увез записную книжку в Германию. И, проводив Викеля, принялся писать гаулейтеру, нельзя ли ему получить отпуск: он болен, работать не может, а кроме того, в Германии, — сочинил это, чтобы разжалобить гаулейтера, — с его семьей стряслось несчастье: сгорело все имущество при воздушном налете.

Спустя несколько дней Крумрайх спохватился, пожалел: надо было послать с Викелем не подлинную книжку, а копию с нее. Копию не успел сделать. А следовало. Мало ли что может статься. «Легкомысленно с вашей стороны».

Жизнь на руднике стала ему противна.

Наконец Отто ответил на телеграмму: Викель передал посылку; зачем она? Отец снова телеграфировал сыну: «Храни, как величайшее сокровище».

А на сталинградском фронте дела шли, по-видимому, не совсем блестяще. «Неужели так трудно форсировать Волгу?»

Когда Крумрайх, подняв воротник шинели, вышел прогуляться по улице поселка, из-за угла высунулся русский мальчик. Посмотрел озорными, дерзкими глазами и крикнул:

— Пан, Волга? Пан, Волга, Волга?

«Застрелить щенка», подумал тогда немец, схватился за револьвер, но мальчика и след простыл.

И только сегодня… да, сегодня он может сказать: все это в прошлом!

Вен их ин дайне ауген зее…

Пусть, пусть себе идет за окном этот пьяный солдат с перевязанным глазом. Пусть поет.

Сегодня утром принесли пакет от гаулейтера: пожалуйста, герр Крумрайх, если у вас такое семейное несчастье, если имущество ваше… «Хайль Гитлер!»

В Германию!

В Германию, и синтез углеводов!

И чемодан уже сложен. И через полчаса подадут автомобиль. И место уже заказано в поезде, в офицерском вагоне.

«Вот тебе, рыжий варвар! Вот!»

Сейчас ему, собственно, никакого дела нет до боев под Сталинградом. Даже все равно, казалось, победит фюрер или не победит. Лично ему, Крумрайху, не надо уже пространств на востоке. Он свое взял.

«Мировой концерн, синтетический сахар и хлеб…»

Время от времени немцы «прочесывали» лес. Когда это делалось крупными силами, никаких партизан они не находили. А небольшие группы фашистских солдат, обозы, отдельные автомобили тут точно в землю проваливались. Без следа исчезали в соседних деревнях поставленные гитлеровцами старосты и полицаи. Понятно, такой лес пользовался у них дурной славой. На дорогах, ведущих сюда, они даже поставили предостерегающие таблички, белыми буквами на черном:

«Partisanen!»

Выпал первый снег. Обвисли под снегом ветви дубов. Из темных, густых зарослей чуть тянуло дымком — дымок тотчас развеивался на ветру.

Перед Хохряковым, окружив железную бочку, служащую в землянке печью — она приятно грела, — расположились шесть или семь человек разного возраста, по-разному одетых. Одни присели на корточки; другие стояли — им негде было сесть: землянка тесна.

— Товарищи! — сказал Хохряков. — Я собрал вас, коммунистов отряда… Одним словом, важные новости. Дай, Константин, закурить.