Судьба (книга первая)

— Ну, если ничего не добавишь, считай, что твоё поручение уже выполнено: сегодня же будешь говорить с девушкой, а об остальном я позабочусь позже, — заявила Энекути и вышла.

Оставшись один, Черкез походил по комнате, предвкушая горячие поцелуи красавицы Узук, потом подсел к зеркалу и начисто сбрил усы. Вот так-то будет лучше, — подумал он. — Любовь… любовь… Самое сильное в мире — любовь, и самое сладкое, и самое горькое… Ради любви Тахир[54] попал в реку, и Зулейха* перестрадала много, и Гарип* семь лет скитался на чужбине, и мудрый Шахабасс, испив яд любви, говорил, что лучше умереть, прежде чем испытаешь на себе силу любви. Никого она не миновала. И мне придётся пострадать из-за неё… Надо бы только подумать, как лучше и без шума всех спорщиков отвадить. Пойти к Своему ахуну посоветоваться, что ли, он славный старик… И денежки тоже любит…

Ахун, занятый своими книгами, ответил ка приветствие Черкеза довольно рассеянно, но, подняв голову, оторопел.

— Что это значит?! На кого ты похож стал! Где твоя борода?

Усаживаясь на почётном месте, Черкез засмеялся.

— Не ругайтесь, мой ахун… Чуть что случится — вы сразу бранитесь. Нельзя же таким строгим быть…

— Ха, непутёвый!.. Зачем бороду отрезал, спрашиваю? На кого похож стал? Отец-мать увидят, что тебе скажут?

— Борода дело наживное, — примирительно сказал Черкез и незаметно подвинул по ковру в сторону ахуна синюю сотенную. Ахун покосился, так же незаметно подгрёб деньги под себя, прошептал молитву, поднёс обе руки к лицу, произнося «аминь».

— Такое дело, мой ахун, пожаловался Черкез, — прямо сказать, скандальное дело… Хочу с вами поговорить. Вот та девушка, которую поручили моему отцу, она ни с кем не обвенчана. Бекмурад-бай говорит, что с братом его обвенчана, но он врёт, я знаю, она никому не давала согласия стать женой. Это мне сам пияда-кази сообщил… Так: вот, если девушка выразит своё желание, можно ли мне будет обвенчаться с ней?

Ахун понимающе, поверх очков, взглянул на Черкеза, под седыми кустиками бровей мелькнула усмешка.

— Можно, если всё обстоит так, как ты сказал.

— Это точно, мой ахун, я могу даже представить свидетелем самого пияда-кази и его товарищей! Я, вам правду сказал… всю правду…

— Ну, а ещё что у тебя есть? Может, какой-нибудь детёныш правды заблудился?

— Вы прямо читаете мысли, мой ахун! Есть у меня к вам ещё одно… один вопрос! Если девушка не согласится, не сумеете ли вы склонить её ко мне с помощью талисманов?

— За этим вам лучше к своему отцу обратиться — ишан Сеидахмед мастер всякие талисманы изготовлять… Кстати, как он посмотрит на ваше намерение? Ведь ему доверили девушку, а вы собираетесь подвести его. Хорошо ли это?

— А что может быть хорошим? — нахмурился Черкез. — Бекмурад-бай хорошо поступил, когда насильно увёз девушку? Мы поступаем, если не лучше, то по крайней мере, не хуже, чем он.

— Что ж, мы не можем вам указывать, — сказал ахун, — делайте так, как хотите… Только бороду вот! и усы сбрили напрасно.

Черкез встал.

— Отрастут, мой ахун! Всё это ради девушки делается… Получим её — отпустим и усы и бороду и всё, что угодно.

* * *

Луны не было, и на безоблачном небе ярко сверкали осенние звёзды. Село затихло, затих и большой двор ишана Сеидахмеда. Любители поспать уже давно видели третий сон, укладывались на покой и припозднившиеся. Только Черкез, подрагивая в лёгком шёлковом халате от ночной сырости, стоял у отдалённой кельи. Расторопная Энекути прибрала и чисто вымыла её, жарко натопила печь. Но Черкезу не сиделось в тепле. Он вышел наружу и жадно всматривался, вслушивался в темноту, дожидаясь Узук.

Наконец послышались торопливые шаги, мелькнуло смутное пятно. Идёт, любимая, спешит! Вот её шаги всё мельче, она волнуется — это попятно. Она не поднимает головы, потому что не хочет первая выдать свои чувства…

Сдерживая волнение, Черкез шагнул вперёд, мягко коснулся руками плеч женщины. В голосе прозвучали воркующие нотки.

— Ты пришла, любимая?

— Пришла, — гнусаво ответила Узук голосом Энекути. — Только не смогла девчонку привести…

— Тьфу, чёрт! — отплюнулся Черкез. — Ты, что ли, Энекути?.. Чего же ты подбираешься воровским манером? Ты не шути, женщина? Я не терьякеш[55], который накурится до одурения и ему всё равно: гурию обнимать или обезьяну краснозадую, с которыми фокусники-белуджи[56] по аулам ходят! Я над собой шутить не позволю! Я сам смогу так пошутить, что кое-кому не придётся радоваться!..

Всхлипывая, Энекути вошла в келью за рассерженным Черкезом.

— Что я могу поделать! — оправдывалась она на ходу. — Эта подлая Огульнязик сидит и сидит возле неё, как привязанная! Подружились на мою голову… Их нынче водой не разольёшь — болтают, болтают, о чём болтают — так, ерунда сплошная… Ну, как я уведу её! На вот, возьми назад свои деньги… ничего у меня не получается… видно, постарела я для таких дел…

— Ладно, — смягчился Черкез, — спрячь… На что мне эти деньги… Ты лучше придумай что-либо… Может, Огульнязик в наши планы посвятить, а? Её-то Узук сразу послушает, если они дружат, как ты говоришь.