Судьба. Книга 4

— Валейкум эс-салам, — ответил Черкез-ишан, продолжая орудовать шумовкой. — Сколько бы я этот плов ни хвалил, ни одна похвала до вершины его не достигнет. Это такая вкусная вещь получилась, что даже змею облизываться заставит. Подержи-ка шумовку! — Он снова взял деревянную ложку, пригладил ею плов, длинной ручкой в нескольких местах проколол его до самого дна, закрыл котёл крышкой, сверху — чтобы с паром не улетучивался аромат — положил свёрнутую вчетверо скатёрку. — Вот и всё! Теперь он дойдёт на пару и получится настоящий рассыпчатый зеравшанский плов. А мы с тобой пока чая попьём.

— Достаточно ли, что ты его один раз перевернул? — спросил Клычли.

— Плов, который переворачивали два раза, я и пловом не назову! — самолюбиво ответил Черкез-ишан, вытирая полотенцем руки. — Три раза перевёрнутое варево ты в любой городской чайхане получишь. А вот такой плов приготовить — это надо уметь.

— Меня не поучишь своему искусству?

— Могу. Но только ученик должен обладать некими достоинствами, без которых он никогда не станет мастером.

Они уселись на топчане, наполнили пиалы чаем. Черкез-ишан полюбопытствовал:

— Один пришёл?

— А с кем ты меня ожидал?

— С Сергеем мог прийти.

— Сергей в Сакар-Чага поехал. Там в райкоме какая-то заварушка. Похоже, чуждые элементы воду мутят. Вот он и поехал разбираться на месте.

— Ты разве не с ним ездил?

— Я в Векиль-Базаре был.

— А что там?

— Слух прошёл, что тамошние баи собираются гнать отары за границу. Милиция там, сам знаешь, ненадёжная, волисполкомовцы тамошнему ишану в рот смотрят, а два десятка тысяч овец потерять — для нашего хозяйства не шутка.

— Да, это конечно… Арестовал паразитов?

— Да ведь я не ты — с маху не привык такие дела решать.

— Ясно. Разговорчики и увещевания. Знакомое дело.

— Всё свою анархистскую линию гнёшь?

— Не кори. Приручили вы с Сергеем меня, а приручённую обезьяну, как говорится, бить не надо. Но только и вы, братцы, увлеклись миротворчеством и забыли поговорку о том, что кошка в рукавицах мышь не поймает.

— Брось, Черкез, воду в ступе толочь, — засмеялся Клычли. — Думаешь одно, а говоришь другое.

— А ты мысли читать научился?

— С вашим братом научишься всему, даже зайца седлать, не то что мысли читать.

— Ну-ка, скажи, о чём я думаю!

— О том, чтобы увильнуть от ответа на вопрос, какими достоинствами должен обладать учащийся мастерству приготовления зеравшанского плова.

— Не угадал! — торжествующе воскликнул Черкез-ишан. — А насчёт достоинств, это я тебе скажу, для яруга секретов у меня нет. Они таковы: разборчивость и непривередливость.

— Туманно выражаешься, ишан-ага, словно коран читаешь.

— Коран написан не для чтения, а для толкования. Чтоб и сивый и плешивый могли в нём свою долю найти. Ты-то уж должен был бы это уразуметь — сам у моего достойного и многомудрого родителя обучался.

— А ты, похоже, не чтишь отца своего, ишан-ага? — пошутил Клычли.

Улыбка сбежала с лица Черкез-ишана, взгляд ушёл куда-то внутрь и потускнел, пиала в руке замерла У губ.

— Чту, — после долгого молчания ответил он. — Знаю все его недостатки, все пороки и заблуждения, не одобряю и не приемлю их, но старика — люблю. Ссорились мы с ним не раз, ругались крепко, отрекался он от меня, а всё равно отец. Топорщит иголки во все стороны, как ёж, а я вижу, что слабый он, растерянный, испуганный, не понимает творящегося в мире, не знает, куда себя деть.

— От растерянности к Ораз-сердару пошёл священную войну против большевиков благословлять? — парировал Клычли. — Битых два часа спорил я тогда с ним, доказывал, что гражданская война не имеет ничего общего с войной религиозной, убеждал выступить перед людьми, спасти легковерных опровержением газавата. Так нет же — упёрся и ни в какую!

— Я тоже спорил! — вспыхнул Черкез-ишан. — Не с дряхлым старцем — с самим Ораз-сердаром спорил, не боялся, что меня не сходя с места расстреляют! Это как — считается или не считается?

— Ладно, ладно, не сердись, — Клычли миролюбиво похлопал Черкез-ишана по плечу, — всё хорошее считается, ничего не пропадает. Это хорошо, что ты, понимая заблуждения ишана Сеидахмеда, сохранил к нему человеческое отношение. А то у нас нередко, если старик — значит, контра. Оно верно, что старики в ногах у революции путаются, да ведь и их, стариков, тоже понять надо, в душу ихнюю вникнуть. Для них по-новому жить всё равно, что на голове ходить, папаху на ноги надев.

— Пожалуй, — согласился Черкез-ишан. — Да и не все они вредные, многие аксакалы поддерживают линию Советской власти.

— Правильная дорога, она, братишка, обязательно рассудительному человеку приглянется, даже если и привык он колченогой тропкой ходить. Ну, давай заканчивай про достоинства повара. Как ты там сказал: «разборчивость и непривередливость», что ли? Объясняй, в чём тут суть.

Черкез-ишан помедлил, глядя, как кружатся чаинки в пиале, усмехнулся:

— Скачешь ты, исполком, как заяц по кочкам — не успеешь тебя на одной углядеть, а ты уже на другой уши торчком. Сбил ты меня с разговора. Теперь уже время не рассказывать о плове, а есть его, иначе перестоится.