Судьба. Книга 4

— Разве революцию для того делали, чтобы лавки пустыми стояли и чтобы животы у людей к пояснице прилипли? — снова вступил в спор серый чекмень.

— Не для того. Слыхал пословицу: «Пока не закачается сытый, не насытится и голодный»?

— Слыхали! И видели, как сытые качаются. Теперь бы посмотреть, как насыщаются голодные.

Парень явно набивался на скандал. Он самодовольно поглядывал по сторонам, удовлетворённо кивал на одобрительные возгласы единомышленников. Их было не так уж много среди общей массы, но реплики подавали в основном только они, остальные помалкивали. У Черкез-ишана руки чесались поговорить с толстомордым контриком по-свойски в укромном месте. Так поговорить, чтобы он до конца дней своих боялся рот открыть и детям бы своим будущим заказал! Однако делать этого было нельзя ни в коем случае, хочешь не хочешь, а приходилось сдерживать возмущение, разговаривать с наглецом вежливо и обходительно, от такой вежливости скулы сводит, как от кислой алычи…

Черкез-ишан мысленно чертыхнулся, помянув недобрым словом Сергея, Клычли и всех остальных, кто надеется на доброе слово выманить из нор всех змей и скорпионов. Убеждение, оно, конечно, вещь полезная, но ведь по степи — на коне, по воде — на таймуне: бывают случаи, когда полезнее показать, что у тебя не только язык имеется, но и крепкий кулак.

— Всему своё время, насытим и голодных, — сказал он. — Не зря говорится: «Козлёнок заблеет — волк придёт, ребёнок заплачет — мать молока даст».

— Хорошо, если молоко будет, однако опасаемся, что на блеяние скорее волк прибежит, чем мать с молоком.

— Это такие козлы, как ты, на волков блеют! — не выдержал Черкез-ишан. — Вы волков призываете!

Гляди, не прогадать бы: на волчьих тропах капканы стоят — не попались бы в них козлы-предатели!

Чернозубый толстяк пробурчал что-то невнятное и стал выбираться из толпы. Несколько человек поднялись следом за ним.

— Кто это такой прыткий? — спросил Черкез-ишан, ни к кому определённому не обращаясь.

— Из дальних родственников Бекмурад-бая, — ответил кто-то.

— Понятно, — сказал Черкез-ишан. — Родство — дальнее, натуры — близкие.

— Охов! — вздохнул седобородый яшули. — От прогорклого масла и плов будет горьким.

— Мудрые слова ваши, яшули, — поспешил поддержать Черкез-ишан, хотя старик мог иметь в виду и совсем иное. — От таких, как этот толстый болтун, действительно одна горечь в жизнь сочится. Именно на таких указывал пророк наш, — сура вторая, стих сто восемьдесят седьмой: «Силу они заменили обольщением, но соблазн хуже, чем убиение». Они пытаются запугать вас, объясняя временные трудности как норму жизни, но Советская власть преодолевает все трудности.

— «О Нух, ты препирался с нами и умножил спор с нами, приведи же нам то, что ты обещаешь, если ты — из праведных!» — неожиданно словами корана отозвался старик.

Черкез-ишан на мгновение опешил. Но не случайно в толковании корана с ним опасался спорить даже его многоопытный отец ишан Сеидахмед и все другие толкователи слова аллаха, которым приходилось сталкиваться с Черкез-ишаном на узкой тропе религиозной софистики. Не случайно Сергей и Клычли, ругательски ругая Черкез-ишана за несдержанность и заскоки, высоко ценили в нём неподдельное мужество, проявленное им неоднократно и, в частности, в столкновении с Ораз-сердаром, ценили искреннюю убеждённость, приверженность идеям большевиков и самое главное — редкий талант ловко бить идеологических противников их же оружием. Эта способность в сочетании с родословной «от пророка», заставляющей тёмную дайханскую массу с особым почтением и доверием относиться к его словам, делали Черкез-ишана если не незаменимым, то, во всяком случае, очень редким и нужным работником, не теряющим находчивости в сложных ситуациях.

Нашёлся он и на этот раз. Оглядев притихших в самом заинтересованном внимании слушателей, он степенно и неторопливо, с оттенком снисходительности уверенного в своей правоте человека, что является также весьма важным аргументом в споре, ответил:

— «Уже даровано просимое тобой, о Муса!» — сура двадцатая, аят тридцать шестой.

— Я протянул руку, но ладонь моя не наполнилась, — не сдавался старик. — Что я получил от обещанного?

— Эшак старый! — пробормотал в усы азербайджанец-фаэтонщик, тоже с интересом прислушивающийся к спору. — Суёт свой глупый башка там, гдэ палца нэ лезет!

— Вы получили земельный надел и право обрабатывать его для себя, яшули, — сказал Черкез-ишан. — Ваши дети получили свободу и право учиться, чтобы стать государственными мужами. Используйте свои права и не уподобляйтесь диване[9], который, сидя на мешке с пшеницей, стонет от голода и протягивает руку за подаянием.

Одобрительные возгласы из толпы показали, что образная аргументация Черкез-ишана нашла своих сторонников, зерно падало на благодатную почву, не на камень. Было видно, что люди охотно, с радостью освобождаются от своих сомнений, что они полны желания слушать ещё. Но тут из дежурки появился железнодорожник. и все взоры обратились к нему: чем новым порадует?