Судьба. Книга 4

— Гони, милая Абадан! — жаркой спазмой выдохнула она, предупреждая возражения подруги, — Гони! Иначе мы все пропали! — И побежала к мазару.

Абадан заплакала в голос, что было мочи стегнула по лошади, та рванула с места в карьер.

Приземистый купол мазара, приспосабливаемого, очевидно, в своё время под жильё, зиял проёмами и был весьма условной защитой. Но всё же это была защита, и рычащий Аманмурад с проклятием метнулся в сторону, когда темнота мазара осветилась вспышками револьверных выстрелов и одна из пуль сдёрнула с головы папаху. Ои бегал от проёма к проёму, совал туда нагревшийся ствол маузера, ругался, а когда палец уставал нажимать на спусковой крючок, присаживался — от случайной пули — к подножию мазара и, захлёбываясь от злобного сладострастия, расписывал Узук, что её ожидает, когда она попадёт ему в руки. Здесь было всё самое страшное и стыдное, что только мог придумать его ум, распалённый близостью мести, давно вынашиваемой и ставшей почти манией.

Узук молчала. До её сознания дикие угрозы Аманмурада почти не доходили. Её взгляд напряжённо перескакивал с одного проёма на другой, а едва лишь там мелькала тень, Узук стреляла. Когда кончились патроны в нагане, она взялась за браунинг и стала считать каждый выстрел — как само собой разумеющееся последнюю пулю она решила оставить для себя. Она помертвела и облилась холодным потом, услышав тупой щелчок бойка, по это была лишь осечка, и Узук, чтобы успокоить себя, выстрелила ещё раз просто так. И замерла, распластавшись у стены. В магазине браунинга оставалось всего два патрона.

Внезапно она услыхала топот лошадиных копыт. Кто-то подъехал и голосом хриплым, но до странности похожим на женский, окликал Аманмурада. Аманмурад отвечал. Слов было не разобрать. Узук, вдруг ослабевшая и безвольная, пыталась вслушаться, но слишком стучала в висках кровь, шумело в ушах. Голоса то повышались, то понижались, то замолкали совсем. Совещаются, подумала Узук, о чём они там совещаются? Может, решили отказаться от своего замысла? Нет, напрасная надежда, никогда волки не отказывались полакомиться свежей кровью…

Застучали, удаляясь, конские копыта. Хрипловатый голос позвал:

— Выходи, девушка, не бойся!

Узук помедлила несколько мгновений и медленно пошла к выходу, обеими руками крепко прижимая браунинг к груди и опираясь подбородком о его ствол. В голове было ясно, пусто и неподвижно — как в пустыне под июльским куполом неба, лишь сердце трудными, медленными толчками фиксировало каждый шаг. Сколько их ещё осталось, шагов?

Возле мазара на угольно-чёрном жеребце сидел джигит. Узук остановилась, всматриваясь. Никого больше вокруг не было.

— Иди, иди! — ободрил её джигит и хрипловато засмеялся. — Иди, не бойся, не вернётся твой преследователь. Всё хотелось мне взглянуть на куропатку, из-за которой два орла подрались, да никак не удавалось тебя встретить. Вот, оказывается, где встретились. И не куропатка ты вовсе, а тоже хищной породы. Ошиблась я немножко.

Только сейчас разглядела Узук, что перед ней действительно женщина в одежде джигита. Она была немолода, не претендовал на изящество полный стан, перетянутый вместо кушака дорогой кашемировой шалью, сбегала на шею складка второго подбородка. Но плоское неподвижное лицо женщины было красиво какой-то каменной красотой — отчуждающей и завораживающей в одно и то же время. Тёмная печаль таилась в больших прекрасных глазах, и удивительно изящны были маленькие кисти рук. Женщина смотрела сверху вниз равнодушно и высокомерно, покачивая переброшенной через луку седла винтовкой.

— Спасибо вам! — с чувством воскликнула Узук. — Я даже не знаю, какое вам спасибо! Вы меня второй раз на свет родили! Вы меня от стыда и позора изба…

Что-то неуловимо дрогнуло в каменном лице, будто ящерица по скале метнулась.

— Никого я не родила за всю свою жизнь, — бесстрастно, на одной ноте сказала женщина. — И спасибо не за что. Знать бы, что это ты, проехала бы своей дорогой.

— Не верю вам! — воскликнула Узук. Она впервые видела эту странную женщину-джигита, но в самом деле не могла сердцем принять её холодные, жестокие слова, не вяжущиеся с её же поступком.

— Может, и права, что не веришь, — по-прежнему ровно сказала женщина. — Я сама себе уже много лет не верю… Девчонки бегут, «спасай» — кричат. За какой, думаю, стреляной куропаткой один из рода Бекмурад-бая гоняется? Посмотрю, думаю. А это, оказывается, не куропатка, хищная птица… Ну, прощай. Вон твои ястребы тебе на помощь летят.

По дороге со стороны города стелился дробный конский топот.

— Погодите! — попросила Узук. — Останьтесь, прошу вас!

— Не место фазанихе в ястребином гнезде, — бросила через плечо женщина и тронула плетью лоснящийся конский круп. — Прощай.

Посадка её была уверенной и лёгкой, как у человека, проведшего в седле большую часть своей жизни.

— Как вас зовут? — крикнула ей вслед Узук.

— Спроси у тех, кто знает, — донеслось издали.