Россия заплатила за свое существование «железную цену», как говорится в популярном современном телесериале о власти. То есть жизнями, а не деньгами. Деньгами, само собой, тоже. И очень большими. За что конкретно? Россия в XX веке стала центром всей истории европейской цивилизации. Проект социалистического государства на начало прошлого столетия представлялся общеевропейским цивилизационным проектом. Это и была концепция воспроизводства государства в условиях социума, измененного научным знанием. Даже Англия имела свой вариант проекта социализма, реализованный в Новой Зеландии. Содержание проекта заключалось вовсе не в равенстве, о котором нужно было говорить, чтобы противопоставить свой вариант равенству буржуазному. Суть последнего состояла в равенстве буржуазии в правах по отношению к аристократии, что означало реальную победу над аристократией, так как буржуазия обладала, как мы уже писали выше, властью куда более сильной и невидимой, чем аристократия, – властью научного знания, которая никаким правом не учитывалась. Суть социализма как восстановления государства ради человека, индивида в постнаучном мире – в тотальной солидарности и в обязывании науки заниматься общим будущим, в стратегической предусмотрительности. Вопрос заключался в том, кто захочет и сможет это реализовать. Россия в целом захотела. А русское самодержавие нет. С буржуазией оно еще как-то смогло бы сожительствовать, как другие монархии Европы или восстановленные вместо монархий централизованные государства, компенсирующие буржуазный порядок вещей. Реализовали проект социализма взявшие власть русские марксисты. Правда, именно для обоснования своей власти им понадобилась ее научная легитимность, научная идеология, светская вера в коммунизм, по своему содержанию не только чуждая проекту социализации государства, но прямо ему враждебная. Этому противоречию мы обязаны пока непонятыми нами же самими зигзагами истории СССР, борьбой Сталина с Троцким и его последователями, своеобразной исторической реинкарнацией Троцкого в Хрущеве (продолжение мировой революции, Карибский кризис и коммунизм к 1980 году), «реинкарнацией» Сталина в Брежневе (развитие реального социализма в одной отдельно взятой стране, дальнейшая индустриализация). Эксперимент – всегда изоляция, это фундаментальный научный принцип. Россия стала экспериментальной лабораторией Старого Света, серьезно от него же изолированной. США такого прорыва нашего континента в будущее допустить не могли. Ведь влияние СССР в Западной Европе после Победы 1945 года было авторитетом не только освободителей, но и коммунистов, светской церкви и социальной практики социализма. Если учесть, что к этой сфере русского влияния относился и Китай (и мог в ней остаться), то необходимость принятия мер становилась очевидной.
Обуздать власть, освободившуюся от государства, можно. Без государства у власти проблемы с воспроизводством. Тут одной полицией не обойдешься. Это доказывает в российской истории и 25 октября 1917-го, и 31 декабря 1999-го. Это доказывает и мучительное восхождение США на все более непосильные вершины власти без обретения почвы для своего воспроизводства.
Россия вышла из идеологической самоизоляции в XXI веке. Сегодня она мыслит свободнее, чем США и Западная Европа. Россия – мультипроектный социум, обладающий потенциалом всего своего исторического опыта, включая опыт мирового цивилизационного лидерства. В этом она схожа с Китаем и Ираном. Их тоже не удается уничтожить. При этом в отличие от них Россия – базовое государство европейской цивилизации. Европейское лидерство России сегодня просто очевидно. Россия вообще по большому культурному счету и есть выжившая Европа. Сегодня европейская цивилизация спасается в России.
США – страна одного проекта, монострана, притом что этот проект близок к исчерпанию своего потенциала. США, чем бы они прагматически ни руководствовались, везде, где могут, пытаются по методу заменить исторические социумы монопроектами, моностранами. Сейчас упражняются с Украиной. Она в результате умирает и разваливается. Так что сомнений не осталось – нам предстоит снова пройти через активную фазу внешней агрессии во всех ее доступных «партнерам» вариантах. Правда, «партнеры» с нами сами еще не воевали, а Англия делала это только раз – в Крыму – и положила там весь цвет нации. В основном джентльмены действуют чужими руками. Но найти охотников воевать с нами трудно. Нужно импортировать нам революцию. Но мы это уже дважды проходили – в феврале 1917-го и в августе 1991-го.
Мы же должны ставить своей целью освобождение Европы и континента от влияния и агрессии устаревшего монопроекта. У нас сейчас есть все шансы понять, что мы делали правильно в XX веке, а что нет, что является исключительной особенностью наших экспериментальных условий, а что может и должно быть перенесено и в нашу, и в общеевропейскую практику и чему есть аналоги (и опережающие заделы) в практике китайской. В этом суть нашей евразийской позиции.