Судьба генерала

Один из воинов опасливо подошёл к колодцу и, повесив на деревянное колесо длинный шерстяной аркан, стал медленно опускать его, читая себе под нос молитвы. Отважный боец мог пойти один против десятерых врагов и глазом не моргнув, но доставать из колодца джинна ему было очень страшно. Когда кто-то там, внизу, ухватился за аркан, у здорового и сильного туркмена затряслись руки, и только когда стоящий с ним рядом Тачмурад приказал ему тащить верёвку, воин, призывая вслух дрожащими губами Аллаха, пророка Мухаммеда и праведного шейха Джафар-бея защитить его от исчадия ада, трясущимися руками начал вытаскивать джинна на свет Божий. Когда жёлтая, огромная, мокрая голова иблиса[29] показалась из колодца и стала вращать жуткими круглыми глазами, выкрикивая какие-то страшные заклинания на никому не понятном языке, туркмен отпустил верёвку и с ужасом отпрянул. Но джинн уцепился уже за перекладину и корчился, пытаясь по ней слезть на землю.

   — Зачем ты вытащил на солнечный свет это шайтаново отродье, несчастный? — взвыл Сеид и кинулся подальше от колодца.

Отважные воины знаменитого разбойника уже укрылись за ближайшими барханами, и только по их чёрным шапкам, выглядывающим из-за кустов саксаула и верблюжьей колючки, можно было понять, что они ещё тут, а не где-нибудь посередине Каракумов.

Перед колодцем стояли только два человека: Тачмурад и Муравьёв. Правда, за широкой спиной главаря разбойников пряталась Гулляр, которая даже в этот жуткий час не покинула любимого.

Тут вдруг раздались громкие слова по-русски:

   — Господи Боже мой, Пресвятая Богородица! Да помогите же мне кто-нибудь, а то ведь я опять свалюсь в этот проклятый колодец.

Николай всмотрелся в джинна и узнал в перекосившихся от ужаса чертах своего переводчика, армянина Петровича. Капитан захохотал как сумасшедший, согнувшись пополам.

   — Ваше высокобродие, — взмолился армянин, — да помогите же мне, ведь руки уже не держат.

Муравьёв подскочил к колодцу и помог ослабевшему Петровичу спуститься на землю. Охающий армянин уселся на кошму и обозвал всех разбойников безмозглыми дураками. Но только после того, как за русским капитаном и Гулляр, и, наконец, самый здравомыслящий среди них и авторитетный для туркменов караван-паши Сеид признали в пришельце из подземного царства безобидного армянина Петровича, туркмены собрались вокруг колодца и так долго и звонко хохотали, что потревоженные саксаульные сойки все разом взмыли в небо и ещё долго летали над мазаром и сварливо кричали в голубой прозрачной вышине.

А Петрович только шмыгал носом, качал большой круглой головой и повторял с укоризной:

   — Ох, люди! Ох, люди!

Оказывается, Петрович, когда увидел несущихся на него диких всадников с кривыми саблями, с испугу кинулся в колодец. Это его и спасло. В нём он и просидел почти целый день, боясь даже чихнуть. А к вечеру от сырости и холода так разболелись все суставы, что переводчик невольно начал стонать. Но даже когда перед ним и появился конец верёвки, он ещё долго не мог решиться уцепиться за него. Теперь в Каракумах армянина никто не называл иначе, как Шайтан-Петрович, и все от мала до велика с улыбкой встречали круглоголового джинна из колодца Джафар-бея.

На следующий день Муравьёв продолжил путь в Хиву под надёжной защитой воинов Тачмурада, которые при виде каждого очередного встретившегося им колодца в пустыне цокали языками и поворачивались с улыбками на зверских рожах к армянину, спрашивая его, не хочет ли джинн окунуться в свою родную стихию. На что Петрович отвечал с укоризной только своё извечное:

   — Ох, люди! Ох, люди!

Через пять дней караван отважного русского офицера вступил на земли Хивинского оазиса.

ГЛАВА 3

1

В то время как караван Муравьёва только подходил к Хивинскому оазису, в столицу этого ханства въехало два человека, не привлекая к себе особого внимания. Это были Сулейман-хан и майор Бартон. Они не спеша углубились на усталых конях в центральную часть Хивы, называемую Ичан-кала, окружённую высокими зубчатыми стенами. Миновав массивные ворота с двумя круглыми высокими башнями, они медленно двинулись узкими, извилистыми грязными улочками, изредка повелительно покрикивая на прохожих:

   — Пошт, пошт! (Берегись!)