Судьба дворцового гренадера

И в самое во время - дневальный запирал их на ночь. Дежурным был унтер Маслов, из бывших измайловцев. Он на поверке будто не заметил хриплого отзыва Варламова и его подбитого глаза.

"Ну, авось пронесло", - подумал Иванов.

Но утром сразу после раздачи сбитня его кликнули в канцелярию роты. Качмарев сидел один, услав куда-то писаря. - Был вчера в трактире у Круглого рынка?..

- Так точно, ваше высокоблагородие.

- Что пил?

- Один чай, калач еще съел.

- А Варламов там был?

- Не могу знать. Я в задней комнате со знакомым гутарил.

- Побожись, что Карпа не видел.

Иванов молчал.

- Ну вот, значит, соврал мне, - сказал капитан. - Думаешь, оно хорошо?.. А теперь послушай-ка. Нонче чуть свет ко мне на квартеру заявился полицейский офицер и сообщает, что вчерась вечером в том трактире мой гренадер, лицом чистый, волосом русый, учинил драку. Сначала двух писарей от городского коменданта, впервой туда зашедших, лбами сталкивал да еще богохульственно приговаривал: "Христос воскрес! Воистину воскрес!" Потом троих тамошних услужающих сильно помял, которые его унимали. А увел его оттуда другой гренадер, который в задней комнате солянкой какого-то ледащего в шинелишке угощал. Я, понятно, сряду вспомнил, что Варламов днем мне навстречу попал, с узелком в баню шедши, отчего не фабреный, и второе - что ты известный трезвенник и живописца Полякова жалеешь...

- Виноват, ваше высокоблагородие, - сознался Иванов.

- Бог простит, - махнул рукой Качмарев. - Я тебя ведь для совета позвал. Истинно не знаю, что с Варламовым делать. Раз из полка мне передали, что куликнуть любит, то я его, дурака, уговорил жалованье сполна, окромя трешки на табак да на баню, в ящик ротный сдавать, чтобы на некое задуманное, которое открыть не захотел, капитал составить. Так все одно начал загуливать, когда в Академию приказали отпущать. Там мастер его полтинами награждал - отсюда и пошло! Упрятал было под арест - так нет, выпустили до сроку. Павлухина, чтоб компании ему не стало, туда заслал тоже не помогло. Положим, полицейского поручика мы с супругой кофеем изрядно употчевали и за перчатку ему синенькую от себя сунул, за каковую побожился, что дело загасит, - мало ли тут рослых солдат? Но насчет Варламова я в полном сумлений. После прошлого мне князем строжайше наказано доносить про Карповы проказы, а он, всеконечно, государю про драку с богохульством тотчас доложит.

И пойдет, садовая башка, в полк штрафованным в сорок два года.

Хоть злость на болвана берет, а все жалко... Ну, а ты что скажешь?

- Вам видней, ваше высокоблагородие, - отозвался Иванов. - Но раз вчерашнее не откроется, то проберите его в последний раз. Только вас и боится. Одним вашим именем оттоль увел.

- А он никому еще про вчерашнее не болтал? Ты-то, я знаю, молчальник, сказал капитан. - Ну ладно, попробую уж точно в самый последний раз. Эх, кабы один Варламов такой в роте был! Пока трезвы - рассудительны и послушны, а выпьют - и все обиды, что за жизнь накоплены, разом в башку брызнут... За ростом, красотой и заслугами гнались, жалованье небывалое назначили, льготы разные, а небось не написали в приказе, чтоб пьяниц не слали. Как можно! У нас ведь народ такой трезвый! А я теперь возись. Молодцов да красавцев много, но и пьяниц полроты... Ну, пошли ко мне дурака. Видно, страхом не проймешь, попробую души достать. Не знаешь, есть ли у него зазноба?

- Не могу знать, ваше высокоблагородие, не было такого слуху.

После обеда, увидев в окно Варламова, курившего в одиночестве трубку, Иванов накинул шинель и вышел на двор.

- Больше не бывать такому, вот те крест! - сказал Карп. - И к тому же вовсе не на что. Раз статуй мой окончили, то наградным от господина Ковшенкова конец... А писарей военных, особливо фофанов сытых, все одно так и подмывает уродовать.

- За что ж ты на них эдак зол?

Варламов, оглядевшись, убедился, что они одни, и сказал:

- За то, что один таков красавчик дочку мою сгубил.

- Дочку? Да разве ты женатый, Карп Васильевич?

- Был до службы. Только женился, а тут мещанское общество по жеребью меня в милицию в 1807 году сдало. Сказывали, только до конца войны, а там - цап! "Зачесть за рекрутов, передать в полки". И попал в наш Измайловский... Тогда и ворочаться не больно хотел, раз узнал, что жена родами померла, а дочку сестра моя, бездетная и достаточная, к себе приняла... В 1815 году выпросился в отпуск, захотел в родном Ярославле сестрино семейство узнать - она замуж вышла и детей двоих родила.