Судьба дворцового гренадера

Обедали с городничим и судьей часа четыре. Городничий оказался сослуживцем полковника Качмарева по батарее. Впрочем, все разговоры за трапезой Иванов вспоминал будто в дыму - так много выпили. А что привезли домой на дрожках судьи и разоблачали отец с Михаилом, узнал из рассказов. Утром матушка подала огуречного рассолу, а Иван Ларионыч добавил водки с редичным соком. Но все же полдня прошло, пока до конца очухался.

16 декабря уже в своей деревенской церкви отслужили напутственный молебен. После него собралось большое застолье с той водкой, которую приберегли 5 ноября. Уже затемно, выпарившись еще разок с отцом в бане, унтер залег с ним рядом на печку. Иван Ларионыч скоро заснул, а "новый помещик" ворочался и думал, как летит время, - два с половиной месяца будто один день проскочили. Ждал почти тридцать лет отпуска, а вышло, что с матушкой родимой разу толком не поговорил. Разве в первое воскресенье, когда ходили Николе молебен служить, а потом на погосте дорогих покойников навестили. А ведь сколько вспоминал ее, сколько ждал встречи... И вдруг почти рядом шепот:

- Не спишь, Санюшка?

- Нет, маманя.

- Слезь-ка да деда не разбуди. Побуднить шепотком хочу.

Вот катанки вздень, понизу дует горазд.

И вот сидят рядом на конике. Чуть мерцает лампадка, что зажгла матушка на его завтрашний отъезд.

- Ты жене с дочкой мое благословение отвези. Скажи, за них каждый вечер молюсь, своими кровными почитаю... А тебя увижу ль еще, радетеля нашего?..

- Теперь-то увидимся, матушка. Год, много два пройдет, и снова приеду вас всех на волю отпущать.

- Нам с дедом той воли не надо. Зря деньги извел. Что с нас барину взять? А детям да внукам-правнукам она надобна.

Хоть боюсь, не забаловались бы, как дед помрет. Он старыйстарый, а всех в струне держит. Ну, дай-ка перекрещу, кормилец наш. И не надеялись до такого дожить. В поминанье сколько лет писали. А вот привел бог... Ну, лезь на печку. Выспись в дальнюю дорогу.

- Мне в дороге только спать. Михайло конями правит, а мне хотя храпи до самой Тулы.

- Ватрушек напекла, а утром курятины с лапшой покушаешь. Не сходили мы нонче на могилки-то. Или туда отлучался?

- Сходил, матушка, ко всем один сходил...

...Наезженная зимняя дорога гладка, как стол. Одна лошадка, запряженная в поставленный на полозья кузов той же тележки, резво бежит, пофыркивая, бросает в передок комья снега подкованными по-зимнему копытами. Легко обгоняет вереницы дровней, груженных деревенской снедью, которую везут по первопутку из усадеб помещикам, перебравшимся в города. Идут обозы с хлебом, сеном, дровами и прочим, что предназначено на продажу теми же барами, чтобы добыть деньги на игру в карты, на наряды женам и дочкам. Шагают рядом возчики в армяках и тулупах, провожают глазами убегающую вперед крытую кожей кибитку.

Первую половину пути, до того, как пристали у Лукича, где обогрелись и накормили коня, Михайло сидел по-кучерски впереди. Но верстах в тридцати от Тулы пересел к дяде и попросил:

- Напиши, сделай милость, господину майору, что ежели попрошусь на завод, чтобы испробовал. Коли сам дозволишь из Козловки отъехать.

- Наперед дозволяю, что выберешь, раз четвертый десяток идет. А как дед на то взглянет да отец твой?

- Отпустят, ежели хоть в письме слово замолвишь.

- А кто ж письмо прочитает?

- То и я сумею, коль разбористо напишешь. Обучился у псаломщика нашего нового чтению... Я из Козловки все одно уйду.

- По Степаниде тоскуешь?

- И по ней. - Михайло отстегнул фартук, высунулся из кибитки, глянул по сторонам, снова опустился рядом с дядей и спросил: - Никому не откроешь? Побожись, дядя Саня.

- Кому мне открывать? Ну, вот те крест, - сказал Иванов, а у самого будто страхом захолонуло сердце.

- Ведь Кочета я уходил, - негромко сказал Михайло и уставился вперед на круп коня, потом перевел взгляд вбок, на дорогу.

- Один? - спросил, помолчав, Иванов. - Как же его осилил?

- Хитростью взял. В зенки нюхательного табаку бросил, а потом топором по башке.

- Так ведь ты ж говорил, он за лекарем барину поехал.

- Уехал, да не доехал. Слушай, как было. Загубил он себя, раз ночью поехал, чтобы в деревне никто не знал. Ты повара Илью помнишь?

- Как же. Еще в Лебедяни видались. А ноне сказали, что помер.