Читаем Суд праведный полностью

— Досадно. Но такие уж правила, — пояснил присяжный поверенный. — Я только что с ним виделся, мы всё обсудили. Он вам с Татьяной привет шлет, за хозяйство волнуется. Нормальное у него настроение, с поправкой, конечно, на его сегодняшнее положение.

— Спасибо, — кивнул Пётр, всей спиной ощущая особый жесткий холодок, трогающий спину.

Озиридов еще раз сочувственно потрепал его по плечу:

— Не робей, не робей, парень.

На крыльце, неспешно дымя папиросой, прислонившись к резному столбику, стоял становой пристав Збитнев и с прищуром внимательно наблюдал за беседой присяжного поверенного с Петром. Дождавшись, когда адвокат отойдет от парня, Збитнев окликнул:

— Господин присяжный поверенный!

Озиридов удивленно обернулся, а Збитнев, спускаясь с крыльца, вежливо поинтересовался:

— Могу я отвлечь вас от дел? На несколько минут, больше не задержу…

— Ради бога, господин пристав! — улыбнулся в ответ Озиридов. — На больше у вас и не получится, дела-с…

Збитнев хитровато улыбнулся, взял Озиридова под руку:

— Не желаете взглянуть на нашу речушку?

— С превеликим удовольствием! — с радушной улыбкой согласился Ромуальд Иннокентьевич, хотя тон пристава ему очень не понравился и ничего хорошего эта конфиденциальная беседа не обещала.

Они перешли главную улицу и по тропинке, ведущей к реке, спустились почти на берег. Становой пристав шумно вдохнул воздух:

— Господи! Хорошо-то как!

— Недурно, недурно, — покивал Озиридов, настороженно поглядывая на пристава. — Чем могу быть полезен?

Пристав сделался серьезным, пнул кончиком сапога льдинку под ногой, сообщил с жесткой улыбкой:

— Может быть, я буду вам полезен…

— Не совсем понимаю?

— Кажется, у вас могут быть крупные неприятности, уважаемый…

— Вы так думаете? С чего бы это? — насмешливо вскинул брови Озиридов.

Платон Архипович утвердительно кивнул:

— Да. Я так думаю.

— Из-за чего, позвольте спросить? Или это тайны мадридского двора? — склонил голову Озиридов, начиная предполагать, что ему хочет сказать становой пристав.

— А то вы сами не знаете? — косо посмотрел на него Збитнев.

Озиридов улыбнулся и, вынув из жилетного кармана массивные золотые часы, блеснувшие на солнце, взглянул на циферблат:

— Признаюсь, я люблю загадки, но сейчас мне действительно надо идти в процесс.

Збитнев враз посуровел:

— Боюсь, этот процесс может оказаться последним в вашей адвокатской деятельности.

— В конце концов! — вспылил Озиридов, и румянец на его щеках стал ярче. — Извольте выражаться яснее!

— Яснее некуда! — бросил Платон Архипович. — Вы укрывали беглого политического преступника. Он две недели жил в вашем доме, а потом приехал сюда. Думаете, этого будет недостаточно, чтобы оборвать вашу карьеру? Надеюсь, вы не будете отрицать своего знакомства с неким Валерием Высичем, которого мы здесь задержали и препроводили в Томск?

Озиридов насмешливо повторил:

— С Высичем? Безусловно, не буду отрицать. Знаком. Правда, мы с ним не виделись так уж лет с десять…

— Некоторые утверждают иное, — насупился Збитнев.

Озиридов усмехнулся:

— Никогда не принимайте во внимание показаний спившегося человека, даже если этот человек и занимает какое-то положение в обществе, учительствует, например… — он помолчал, глядя на начинающего багроветь пристава, потом сухо добавил: — Это вам, Платон Архипович, следовало бы держаться поосторожнее. С каких это пор становой пристав начал определять наказания? Разве вам, как полицейскому чиновнику, неизвестно, что применять розги можно только по решению волостного суда? А этому мальчишке Белову всыпали ведь по вашему приказу! Представьте, какой шум поднимется, если в «Сибирской жизни» появится материал под заголовком «Салтычиха в мундире пристава»! Я уже не говорю о том, как отнесется к подобному шуму исправник Томского уездного полицейского управления Константин Ардальонович Попов, к которому я зван на именины супруги… Да-с, на следующую неделю и зван!..

Збитнев окончательно побагровел, сжал кулаки:

— Вы мне угрожаете?!

— Помилуйте! Не я начал эту беседу! — Озиридов от души наслаждался произведенным эффектом. — А теперь извините, мне и впрямь пора.

И, оставив пристава, неторопливо стал подниматься по тропинке.

5

Анисим, сидя на скамье, по бокам которой стояли, крепко сжимая винтовки с примкнутыми штыками, два солдата, исподлобья косился на заполнивших дальний конец помещения односельчан. Всем места не хватало. Урядник Саломатов, свирепо закатывая глаза и топорща усы, наводил порядок, бесцеремонно выталкивая лишних зрителей на крыльцо.

Председатель суда, пожилой господин со впалыми щеками, поправил пенсне на длинном носу и раздраженно потряс колокольчиком. Урядник в последний раз шикнул на мужиков, ткнул кого-то кулаком и с трудом, но захлопнул дверь. После чего виновато пожал плечами и потупился под укоризненным взглядом судьи.

— Продолжайте, — сказал председательствующий замолчавшему секретарю.

Неодобрительно посмотрев на урядника, который не смог обеспечить нужную для чтения обвинительного акта тишину, секретарь зачастил тонким голоском:

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза