Суд королевской скамьи, зал № 7

Эйб грустно усмехнулся, снова сел, стиснул и снова разжал кулаки.

— Лу Пеппер не совершает поездок на край света ради жалких сорока тысяч комиссионных. Кого еще вы включили в сделку — героя, героиню, режиссера, оператора, композитора — всех клиентов вашего агентства?

— Не думайте, что тут какие-нибудь тайные интриги. Студии не любят держать кинозвезд на жалованье. Это дело агентств — собрать весь комплект и положить им на стол. Мандельбаума интересует сделка, на которую он может уговорить свое правление.

— Ты думаешь, Мэгги, что это твои приятели самые крутые? А вот мистер Пеппер говорит о сделке миллиона на два долларов. Это двести тысяч комиссионных, не считая всяких попутных мелочей. Только здесь есть одна закавыка. Ни одна кинозвезда и ни один режиссер не согласятся до тех пор, пока не будет сценария. То есть до тех пор, пока Лу Пеппер не сможет обеспечить им самого прибыльного в мире сценариста, а именно меня. Тогда он получает двести тысяч комиссионных, из которых пятьдесят тысяч будут выплачены женевскому отделению агентства «Интернэшенл тэлент» и в конце концов окажутся на тайном счету, принадлежащем Милтону Дж. Мандельбауму.

— У вас могучее воображение, Эйб, поэтому вы такой прекрасный писатель. Но почему всякий раз, когда предлагаешь человеку полмиллиона долларов, он начинает смотреть на тебя как на кусок дерьма?

— Вы даете Мандельбауму опцион на мою следующую книгу?

— На следующие три книги. Эйб, я же говорю, Мандельбаум хочет заполучить вас целиком. Мы все хотим видеть вас богатым. А сейчас я должен сделать несколько звонков в Лос-Анджелес и Нью-Йорк. Я буду в клубе «Марбелла». Можете пока предаваться душевным терзаниям. Завтра я скажу вам, когда надо дать ответ.

Эйб некоторое время шагал по террасе взад и вперед, изрыгая ругательства. Потом он рухнул на стул.

— Он знает, что отказаться у меня не хватит духу. Если я откажусь, он уж постарается, чтобы «То самое место» не купила никакая другая студия. В общем, я становлюсь как раз таким писателем, каким меня всегда мечтала видеть Саманта.

Он не скупясь налил себе виски. Лаура отобрала у него бокал.

— Не напивайся сегодня.

— Я гуляю! Давай прокатимся вдоль побережья.

— Ты нас угробишь.

— Может быть, этого я и хочу. Ладно, поеду один.

— Нет, я еду с тобой. Подожди, я соберу кое-что из вещей для ночевки.

Они вернулись на виллу только на следующий день поздно вечером, промчавшись с бешеной скоростью на ее «порше» по головоломной прибрежной дороге. Его ждал десяток записок с просьбой позвонить Лу Пепперу. Когда Лаура распахнула дверь гостиной, там сидел осунувшийся Дэвид Шоукросс.

— Черт возьми! — воскликнул Эйб. — Что у нас тут — сессия ООН?

— Вчера перед нашим отъездом я позвонила Дэвиду.

— Должен тебе сказать, Абрахам, что даже германские военнопленные встречали меня теплее.

— Мэгги вам все рассказала?

— Да.

— И что вы на это скажете?

— Твое поведение красноречивее всего, что я могу сказать. Видите ли, Лаура, он любит свою семью и прожил бы с женой всю жизнь, если бы только она позволила ему писать о том, что не дает ему покоя. Он еврей и хочет писать о евреях. Ему отвратительна отравленная атмосфера киностудий. Я видел много писателей, которые попались в эту западню. В один прекрасный день они просто перестают писать. Эйб чувствует, что для него такой день вот-вот наступит. Это его смертный приговор, и он это знает.

— А что мне еще делать, Шоукросс? «То самое место» не купит ни одна студия, уж об этом Лу Пеппер позаботится. Саманта никогда не разрешит мне на два года уехать из Англии, чтобы собирать материал для книги. Когда мы после развода рассчитаемся с адвокатами, я снова останусь на нуле. Что мне тогда останется — упрашивать Мэгги, чтобы она заложила свои бриллианты?

— Я говорил со своим банком и с твоими американскими издателями. Мы так или иначе сможем удержать тебя на плаву.

— Вы, Шоукросс?

— Да.

— Вы считаете, что я еще кое-что могу?

— Твое дело — писать, счета буду оплачивать я.

Эйб отвернулся.

— А что, если полночь для меня уже миновала? — сказал он. — Что, если я вас подведу? Не знаю, Шоукросс, просто не знаю.

— Я всегда считал, что ты — единственный еврей, который не дал бы затащить себя в газовую камеру живым.

Вошел слуга и сообщил, что снова звонит мистер Пеппер.

— И что ты ему ответишь? — спросил Шоукросс.

— По правде говоря, я никогда еще не испытывал такого страха. Даже когда разбил свой «спитфайр».

Эйб вытер вспотевшие руки, взял трубку и сделал глубокий вдох, чтобы успокоить сердцебиение.

— Эйб, сегодня утром я говорил с Милтом. Он хочет доказать свою искренность. Еще двадцать пять тысяч за права на роман.

Эйбу ужасно хотелось ответить грубым ругательством и на этом покончить. Он посмотрел на Шоукросса, потом на Лауру.

— Нет, не пойдет, — сказал он тихо и положил трубку.

— Эйб, как я тебя люблю! Попроси меня поехать с тобой. Прикажи мне остаться при тебе.