Суд королевской скамьи, зал № 7

— Я намерен ограничиться только вопросами, касающимися регистрационного журнала, а на это ни один из свидетелей защиты не может пролить никакого света, так что они в любом случае не нужны. Что до доктора Лотаки, то мы были бы готовы оплатить его новую поездку в Лондон, но не наша вина, что польское правительство его не выпускает. На самом деле, если сэр Роберт разрешит мне еще раз допросить доктора Кельно, я смогу выяснить все, что мне нужно, за какой-нибудь час. Я готов заранее представить моему высокоученому другу список вопросов, которые собираюсь задать его клиенту.

В этом и состоит суть мастерства барристера — он должен уметь мгновенно собраться с мыслями и без всякой подготовки, экспромтом выступить с речью, опираясь на свою энциклопедическую память и на штат проворных помощников.

— Сэр Роберт, если регистрационный журнал будет принят в качестве доказательства, вы разрешите еще раз допросить доктора Кельно? — спросил судья Гилрей.

— Я пока еще не могу сказать, в чем будет состоять моя тактика.

— Понятно. Имеете ли вы что-нибудь добавить, мистер Баннистер?

— Да, милорд. Я не вижу ничего необычного или исключительного в том, чтобы принять этот регистрационный журнал в качестве доказательства. Он незримо присутствовал в этом зале на всем протяжении процесса. И я утверждаю, что за всю историю английского суда ни одно доказательство не взывало с такой силой о том, чтобы быть услышанным. В нем и заключается, в конце концов, вся суть дела. В нем скрыты те факты, свидетелей которых мы искали во всех концах света и слышали в этом зале. Как же можно говорить, что это недопустимо? Если мы откажемся рассмотреть эти факты в британском суде, тень ляжет на всю нашу судебную систему, потому что совсем скрыть их в любом случае не удастся. Если мы это сделаем, то всем станет ясно: мы вовсе не желаем знать, что происходило в концлагере «Ядвига» и вообще в нацистской Германии. Что все это — чьи-то фантазии. И к тому же имеем ли мы право забыть о мужественных людях, отдавших свою жизнь за то, чтобы в будущем сохраненные ими документы рассказали миру о безумном кошмаре лагеря «Ядвига»?

— Должен заметить, — прервал его Хайсмит, — что мой высокоученый друг уже начал произносить свою заключительную речь. Для этого у него будет возможность позже.

— Да, мистер Баннистер. Какие еще доводы вы можете привести суду?

— Самые убедительные. Слова истца, доктора Кельно, — его ответы на прямые вопросы его собственного защитника. Я их вам сейчас процитирую. Сэр Роберт спросил: «Регистрировались ли как-нибудь ваши операции и процедуры?» На это доктор Кельно ответил: «По моему настоянию велась их аккуратная регистрация. Я считал это важным, чтобы потом не возникло никаких сомнений относительно моих действий». И минуту спустя доктор Кельно сказал с этой самой свидетельской трибуны: «Я очень хотел бы, чтобы эти журналы появились здесь, — они доказали бы мою невиновность». И еще немного позже он сказал: «В каждом случае по моему настоянию операция регистрировалась в журнале». Ничто не может быть яснее, милорд. Доктор Кельно сам сказал все это, и разве не должны мы считать, что если бы этот регистрационный журнал разыскал он, то он тоже представил бы его в качестве доказательства?

— Что вы можете на это сказать, сэр Роберт? — спросил судья.

— Доктор Кельно, в конце концов, — врач, а не юрист. Я предпочел бы сначала изучить этот документ и только потом дал бы ему совет — представлять его в качестве доказательства или нет.

— Я утверждаю, — быстро отпарировал Баннистер, — что, пока доктор Кельно думал, что у нас нет никаких шансов ознакомиться с этим журналом, пока он был уверен, что журнал навсегда утрачен, он мог ссылаться на него как на подразумеваемое доказательство своей правоты. Но увы, одна из шести исчезнувших тетрадей сохранилась и всплыла в этом суде — и теперь он запел совсем другую песню.

— Благодарю вас, господа, — сказал Гилрей.

Он еще раз прочитал ходатайство Баннистера. Формально оно было составлено по всем правилам, так что любой английский судья мог принять по нему решение.

И все же он продолжал смотреть на этот лист бумаги, не видя его. Мысли его были заняты другим. Перед его умственным взором тянулась бесконечная вереница изувеченных людей — таких же, как и те, кого он только что видел в этом зале. И дело было не в том, повинен в этом Кельно или неповинен. Важно было то, что эти люди пострадали от рук других людей. И тут он на мгновение словно пересек невидимую грань и постиг тайну непостижимой сплоченности евреев: те из них, кто жил на свободе в Англии, лишь по капризу судьбы оказались там, а не в концлагере «Ядвига», и каждый из них знал, что, если бы не этот каприз судьбы, с его семьей могло бы случиться то же самое.