Суд герцога

Бенвенуто вновь спешился, привязал лошадь у дороги, чтобы та не ускакала, пока он будет раздевать покойника. Но прежде всего закрыл его насмешливые глаза, потом, опустившись на колени, прочитал короткую молитву, прося свою небесную заступницу замолвить за него словечко. А уж помолившись, приступил к делу. Ухватил тело под мышки и уволок с дороги. Торопливо стащил с юноши кольчугу, сапоги из серой кожи, панталоны. Тут же скинул с себя лохмотья и под ярким январским солнцем, дрожа от холода, надел одежду юноши. Теперь, решил он, можно ехать и в Милан. В таком наряде его везде будут принимать с должным уважением.

Мертвец был такого же телосложения, что и Бенвенуто, даже сапоги пришлись впору. Но, надевая второй сапог, он наткнулся ногой на что-то жесткое. Снял его, сунул в сапог руку и вытащил пакет со сломанной печатью. Внутри оказались три листа бумаги. Бенвенуто расправил их ребром ладони.

То было письмо, написанное на латыни и адресованное некоему Креспи, так Бенвенуто узнал, кого он убил из Фаэнцы. Мать Бенвенуто хотела, чтобы сын стал монахом, и в детстве ему пришлось столько корпеть над латынью, что он не забыл ее и годы спустя. Его глаза блестели все ярче по мере того, как перебегали со строчки на строчку. Такое письмо могло принести ему не одну сотню дукатов. Но сейчас не время оценивать письмо, решил он. Кто-то мог появиться на дороге и увидеть его рядом с покойником. Бенвенуто поднял голову.

И действительно у самого Форлимпополи на белом снегу выделялись черные точки: к нему приближалась целая кавалькада. Торопливо Бенвенуто засунул бумаги за пазуху, натянул второй сапог, не обращая внимания на промокший от стояния на снегу чулок. Перепоясался мечом Креспи, стряхнул снег с его плаща, накинул себе на плечи. Свою одежду свернул в узел, с которым вернулся на дорогу. Оставалась еще шапочка мессера Креспи, упавшая с его головы после смертельного удара. Бенвенуто подобрал и ее. Его меч разрубил ее, но снаружи крови не было, и лишь несколько капель попали на подкладку. В шапочке он нашел и черную маску, которой иногда дворяне закрывали лицо, если не хотели быть узнанными.

Бенвенуто засунул маску на место и водрузил шапочку на копну черных нечесаных волос.

Оглянулся через плечо. Кавалькада приблизилась, но ненамного. Тогда он сел на лошадь и шевельнул поводья. Но направил лошадь не на север, а в противоположную сторону, назад, к Чезене. Именно там, где Чезаре Борджа остановил армию на зимние квартиры, найденные в сапоге убитого бумаги могли принести Бенвенуто кругленькую сумму. Все знали о щедрости герцога к своим сторонникам. Вот и Бенвенуто рассчитывал, что без труда обратит письмо в звонкие монеты.

Проскакав с милю, он бросил свои лохмотья в придорожную канаву. Узел проломил тоненькую корочку льда, быстро напитался водой и ушел на дно. А Бенвенуто двинулся дальше, к стенам Чезены.

На ходу вытащил из-за пазухи письмо, еще раз перечитал, на этот раз более внимательно. Прочитанное согрело его не хуже теплой одежды убитого. Он поступил как истинный патриот, избавив мир от этого мессера Креспи. Теперь-то он знал, что нет за ним никакого греха. Убить убийцу, да кто же это осудит? А письмо ясно указывало, что мессер Креспи — убийца, хуже того, заговорщик, вступивший в ряды тех, кто готовился покуситься на жизнь не рядового гражданина, каких в Италии десятки и сотни тысяч, но его светлости Чезаре Борджа, герцога Валентино и Романьи. Точное число заговорщиков не указывалось, но преступная сеть опутывала всю Романью. Действовали они в строжайшей тайне и в большинстве своем даже не знали друг друга, чтобы свести к минимуму урон, который мог бы нанести проникший в их ряды предатель. Вот и мессеру Креспи предлагалось прибыть на тайное совещание, назначенное на этот самый вечер во дворце Мальи в Чезене, в маске. Но вот того, кто возглавил заговор, был его мозгом и душой, вдохновлял всех остальных, знали все, ступившие на эту опасную тропу. Ибо он подписал письмо, и звали его Гермес Бентивольи, сын Джованни Бентивольи, правителя Болоньи, убийца Марескотти, славящийся по всей Италии своими жестокостью и кровожадностью.

Сам Бенвенуто, как вы уже догадались, не относил себя к сторонникам Чезаре Борджа, не стал бы осуждать его убийство и, уж конечно, восславил бы сразившего его, как героя из героев. Но сам он не питал ни малейшего интереса к политике, посему и ухватился за шанс оказать Борджа услугу, за которую тот не мог не отблагодарить его золотыми дукатами.

Дукаты эти уже сияли пред мысленным взором Бенвенуто. Он уже видел их горкой лежащими перед ним на грязном столе в таверне «Полумесяц». Видел их желтый, завораживающий блеск, слышал, как они позвякивают, если шевельнуть их рукой. А как широко раскроются черные глаза его несравненной Джанноццы, никогда в жизни не видевшей столько золота. И он уже чувствовал ее теплое, мягкое тело, уступающее всем его желаниям.