Суд герцога

И, медленно закинув голову, осушил чашу до дна.

Будут ли дворяне Реджио пить во славу Чезаре Борджа, Ферранте не знал, но не сомневался, что кардинал-граф делать этого не станет. И действительно, тот лишь поднес чашу ко рту, не спуская с сицилийца полных злобы глаз.

С тревогой наблюдали за ним и его офицеры, которые, следуя полученному приказу, даже не прикоснулись к своим чашам.

Но несколько человек выпили, в том числе и мессер Аннибал, племянник графа Гуанчи. Обильное угощение вызвало жажду, и он поставил на стол уже пустую чашу.

А затем, когда под взглядом кардинала Ферранте опустился на стул, мессер Аннибал издал жуткий вопль, схватился за живот, будто желая расстегнуть пояс, и откинулся назад, перевернув стул. Покатился по полу, затем поджал ноги к груди, елозя сведенными судорогой руками по мозаичному полу, изо рта его раз за разом исторгались крики боли.

Оставшиеся же за столом похолодели от ужаса. Лишь вопли Аннибала, становившиеся все слабее, нарушали мертвую тишину. Потрясенные, сидели и дворяне Реджио, и офицеры Ферранте, с побледневшими лицами, широко раскрытыми глазами, но не было лица бледнее, чем у бывшего правителя города. Солдаты и слуги в страхе попятились подальше от корчившегося на полу Аннибала, а более всех перепугался сенешаль, подавший солдату кувшин с отравленным вином. Сомнения раздирали его душу: а не перепутал ли он кувшины?

Искоса наблюдая за мессером Гуанча, Ферранте ждал, пока долгая агония его племянника подойдет к концу. Когда же тело замерло, а душа отошла в мир иной, он встал, единственный, сохранивший самообладание. Насмешливые искорки сверкали в его глазах, губы кривились улыбкой.

— Похоже, мессер Гуанча, произошла ошибка. Ваш сенешаль очень уж безответственно

отнесся к столь серьезному поручению и подал кувшин с отравленным вином не тем гостям. А вы тем самым угодили в яму, которую рыли другим.

Юноша, сидевший правее от Ферранте и тоже испивший вина, издал жуткий крик и лишился чувств. Усмешка Ферранте стала шире: дурачок грохнулся в обморок от страха, тем самым усилив эффект его слов.

— Рамирес, — продолжил он, — пошли сюда своих людей. Затем закрой ворота, и чтоб никто во дворце не шевельнул и пальцем без твоей команды.

Рамирес вышел. Пехотинцы, прислуживавшие за столом, похватали пики и повернулись к Ферранте в ожидании приказа.

— Господа, — обратился сицилиец ко всей честной компании, — я прошу всех отойти к дальней стене, всех, кроме моего господина, кардинала-графа, — и добавил, заметив, что кое-кто сунул было руку за пазуху:

— Того, кто обнажит оружие, незамедлительно задушат внизу, во дворе. Считайте, что я предупредил вас, господа! С непокорными разговор у меня будет коротким.

И они потянулись к дальней стене, словно стадо овец, все, за исключением троих: кардинала-графа, юноши, потерявшего сознание, и покойника. Пехотинцы Таддео, усиленные подмогой, присланной Рамиресом, встали между ними и Ферранте, и никто из дворян Реджио не попытался прорвать эту ощетинившуюся стальную стену.

Ферранте вновь повернулся к кардиналу-графу. Мессер Гуанча сидел, вцепившись в подлокотники кресла так, что побелели костяшки пальцев. В остальном же он напоминал скорее статую, а не живого человека. Сицилиец произнес лишь одно слово, указывая на полную чашу, стоявшую перед прелатом:

— Выпейте!

Кардинал-граф соображал плохо. В голове у него помутилось. Но отрывистая команда вернула его к действительности. Он шевельнулся, вжался в спинку кресла. Отвел взгляд от чаши, как он теперь свято верил, с отравленным вином, один вид которой наполнял его ужасом. Хотя на самом деле, и Ферранте знал это лучше других, в вине, налитом кардиналу-графу, яда не было.

— Я не буду пить, — просипел кардинал-граф.

Ферранте пожал плечами и подозвал солдата.

— Я назначаю тебя тюремщиком мессера Гуанчи. Он останется в этом зале. Рядом с ним должен постоянно стоять часовой. Не давать ему ни еды, ни питья, пока он не осушит эту чашу с вином, — и повернулся к своим офицерам. — Пойдемте, господа, делать нам тут больше нечего.

Солдаты вывели дворян Реджио из обеденного зала и из дворца, полновластным хозяином которого стал Ферранте. И перед отходом ко сну он рассказал своим вконец запутавшимся в происходящем подчиненным, как второй раз за день перехитрил кардинала-графа.

— Вот он сидит, — закончил Ферранте с улыбкой, — перед чашей вина, и яда в нем не больше, чем в молоке матери, которое он сосал в детстве. А он-то уверен, что вино отравлено, и не решается пригубить его. Но скоро его начнут мучить жажда и голод. Возможно, он предпочтет умереть, но не пить вино. Забавно, не правда ли?

— Это ужасно, — Орсини даже передернуло.

— Но справедливо, — возразил Таддео.

И Рамирес полностью с ним согласился.

— Еще и милосердно, — добавил Ферранте. — Другой бы тут же отдал его палачу. Я же не намерен более карать его при условии, что он выпьет вино.