Суд

В ту субботу вообще прибежал первым. Счастливая семья организовала шалом-захар в маленькой синагоге. Столы накрыты белым, расставлены тарелочки с обычным угощением. Сидят молодой папа и его ещё моложавый папа. Говорю им обычные добрые пожелания по случаю рождения сына и внука, присаживаюсь рядом и грызу хумус и семечки. Представляемся. Я – как старожил района. Молодой папа – совсем недавно поселился и скоро оставляет район.

Говорить не о чем, можно уходить, но я не спешу оставить их одних. У них радость, а вокруг никого, жду подхода хотя бы ещё одного доброжелателя. А пока говорю что-нибудь близкое к их радости: вас не знаю и вы меня не знаете, а я прибежал – ещё один еврей родился! какая радость! после вас бежать в большую синагогу, там тоже шалом-захар – ещё еврей родился! вы не знали? и у кого родился, не знаете? я тоже не знаю, но бегу – такая радость! ещё еврей!

Молодой папа и его папа разделяют мою радость.

Но я не убегаю – из пришедших я пока один. Грызём семечки-орешки. Говорю: мало осталось евреев в мире, и здесь немного, и завозят неевреев. Говорит старший папа: нас хотят уничтожить. Говорю: поэтому я рад ещё одному еврею.

Тут приходит ещё гость, поздравляет папу и дедушку и присаживается к столу. Мне сразу уйти неприлично, мол, только и ждал этого момента уйти и травил что попало. Но совсем не поэтому говорю: происходящее в государстве определяется нееврейским большинством, поэтому умные евреи против референдума по любому вопросу, чтобы не было прецедента, ведь нееврейское большинство скоро выскажется окончательно против евреев и еврейского государства. А когда мир узнает правду о нееврейской лавочке, он её закроет.

Теперь можно бежать на второй шалом-захар.

А в следующую субботу – я на очередном шалом-захар среди первых немногих, чуть в стороне пристроился на конце длинного стола, грызу семечки, думаю своё.

Старенькая мама уже чаще не узнаёт своих. Среди братьев и сестёр – она долгожительница. Рассказывая о жизни у моего дедушки, как-то вспомнила обиду на него, что не разрешил читать газету «Правда». А я увидел в этом, как дедушка сопротивлялся наступавшему большевизму и еврейскому обвалу.

Мама получила свою стройку коммунизма. Я с сестрой, маленькие, сидим возле круглой железной печки в будке на стройке. Иногда дверь открывается и видно, как мама поднимается по наклонной доске вдоль стены, руки её вывернуты назад и удерживают стопку кирпичей, упирающихся в её спину.

А от еврейства осталась только одна мольба мамы: «Гойку не брать!» И вот дедушкины праправнуки идут дорогой Торы. Спасибо бабушке и дедушке.

– Это ты говорил о неевреях в прошлый шабат? – вопрос как на допросе.

Где это я? Выбираюсь из воспоминаний. Передо мной по другую сторону стола молодой следователь, лицо знакомо, иногда встречаю в синагоге. На меня не смотрит – вопрос как бы невзначай, быстро берёт со стола и справа, и слева, пробует из бутылки, стоящей перед ним.

Молодой папа и его моложавый папа, у которых был на шалом-захар неделю назад, не из этого района и заводить мою пластинку не станут там, где принято говорить умное, а не политику. Значит, настучал единственный свидетель разговора.

– Да, – сознаюсь, – в государстве больше половины неевреи и завозят неевреев.

Любой житель Иерусалима сам знает о неевреях, которых в святом городе полно, и если с ним говорить, мой рассказ веселит его: «Ну, даёшь!» или машет рукой, мол, галут. Такого не волнует, что происходит в этом государстве-галуте. Но бывают и растерянно улыбающиеся: «Будет хорошо». Когда я им отвечаю, что в Европе ещё совсем недавно тоже так говорили, они стыдливо смываются.

– У тебя есть доказательства? – продолжает следователь как об малоинтересном, дотягивается до бутылки на столе за спиной и пробует и из неё.

– Конечно, – говорю, – до создания государства и после в аэропорту и в портах записывали всех евреями; есть свидетельства о неевреях из газет; писатель Марголин писал о множестве неевреев; а в наше время об этом свидетельствуют люди, например, сопровождающие самолёт рассказывают, что в самолёте были почти все неевреи. Это скрывается, и люди не знают, что евреи меньшинство в государстве. А это знать надо.

Ещё немного говорим. Но на шалом-захар не засиживаются. Следователь встаёт и говорит самому себе:

– Да, знать надо.

И уходит.

После субботы и вечерней молитвы натыкаюсь возле синагоги на стукача. Хочу его спросить, кто настучал следователю. Но так как он не один, то пока пытаюсь заглянуть в его глаза, что не получается, потому что он старается меня не видеть. Он держит ребёнка за руку, с кем-то беседует, я назойливо напротив, но он продолжает не видеть. Потом, беседуя уже с кем-то другим, он медленно идёт домой, а я совсем рядом, как будто иду с ними, и ловлю его глаза. С моей стороны это было навязчиво и вполне достаточно, поэтому на повороте к моему дому я ухожу.

Утром следователь молился прямо передо мной. Только в этой синагоге шесть миньянов утром.