Суббота навсегда

Эмпирей любви небесной,
Верным служащий приютом;
Первый двигатель, собою
Увлекающий планиды…

И затем третий:

Эта сфера — вы, Констанса,
Замкнутая волей судеб
В этом недостойном месте,
Что блаженство ваше губит.

Это пелось на мотив известного трехголосного канона Орландо Лассо («Во имя Отца и Сына и Святаго Духа»), так что слов нельзя было разобрать начиная уже со второй строфы. Тем не менее Эдмондо пришел в бешенство:

— Ну вот, тоже мне еще одно трио страстных! У меня нет денег вам платить. Так что потише, пока не кончилось это для вас солнечным ударом, даром что час ночной, — и он показал на украшение рукояти своей шпаги: лик солнца с волнистыми лучами. Ответа на столь вызывающие речи, однако, не последовало, недаром говорится: «прикрытые» — что мертвецы.

Погонщики мулов и служанки, а также все остальные засмеялись, и только Аргуэльо крикнула:

— Ничего, Гуля Красные Башмачки и не таким нос натягивала. Легче верблюду проколоть ушко, чем…

— Бляха в ухо — вот как рассчитаю тебя! — Это раздался голос хозяина, распахнувшего ставни в окне второго этажа. — Простите, ваша милость, астурийку, — и все снова засмеялись. Эдмондо, полагавшийся более на хозяина, чем на косую служанку, отвесил поклон — самодовольный и низкий — тенору. На языке официальных бумаг это называлось «препоручил ему свои уста».

Тенор запел, да как сладостно. Но при этом был сложения слишком тенорового, чтобы выступать в роли Тристана. Поначалу то была величественная сарабанда на мавританский лад, как ее танцевали еще иудеи; но неожиданно все сменилось искрометным «Все скачут на конях» («Все скачут на конях, а Сан-Мигель на одной ножке всех обскакал» — лишь с другими словами) — и пошла такая хота, только гляди, чтоб ноги не отдавили.

             САРАБАНДА

Пою тебя, Констанция Святая:
Внемли певцу с высот небесных рая
И испроси прощения у той,
Чей дерзостно нарушил он покой.

О женщина, чье имя Постоянство,
Вдовицы бледной скорбное убранство
Твоим уделом только тот считает,
Кто верность с одиночеством мешает.

И пошла хота:

Мы Констанцию Святую воспоем,
Ты верна лишь идеалу быть вдвоем.
По две флейты, по две арфы, шесть ребек,
Вжарят так, что взяли б с бою Баальбек.

Не успели танцоры отдышаться, как затрещали кастаньеты, музыканты заиграли щипками — началась чакона, причем Аргуэльо, в какой-то момент оказавшаяся без своего партнера-водовоза — он отошел за угол отлить — продолжала танцевать одна. Так лошадь, в разгар атаки потеряв всадника, продолжает скакать вместе с эскадроном дальше на вражеский редут — зрелище и жестокое и жалкое разом. Каждый четный повтор колена танцующие отмечали хлопком в ладоши над головой и восклицаньем: «Лишь в чаконе вся сполна прелесть жизни нам дана».

      ЧАКОНА

Ночным Толедо
Мы шли за хлебом,
Любви и зрелищ
Уже наелись.
Не зная страха,
Ревела Тахо
Гвадалахарой —
Этакой харой.

И все хором:

Лишь в чаконе вся сполна
Радость жизни нам дана.

И дон Эдмондо
Вскричал, что он до
Ночных ристалищ
Мне не товарищ,
Что нету мочи…
Короче, очи
Он смежить хочет
Любой ценою
В ближайшем сквере.

Лишь в чаконе вся сполна
Прелесть жизни нам дана.

Хосе Гранадоса сменила Инеса Галанте, она же Гвадалахарский Соловей, продолжившая то же, но на мотив «прискорбья»:

                    ПРИСКОРБЬЕ

Чует юная испанка, опершися о балкон,
Скоро за борт ее бросит расшалившийся Эдмон.
Зря коленку сквозь решетку продевала из окна,
Смежил сон чугунный очи кавалеру — ты одна!

И все, с прихлопом:

Истомился кавалер,
Храп сотряс ближайший сквер.