Суббота навсегда

— А знаете, матушка, как я их назову? Нива, Утеха, Джанна и Ночное. У всех будут новые имена. Мудрецы Корана, — пояснил он гостю, — советуют давать женам новые имена. Чтобы не так, как у христиан: перешла на фамилию мужа, а сущность осталась прежней. Нет — полное обновление! Чтобы каждый уголок души сверкал чистотою и в нем располагался один лишь супруг.

Видя, что, несмотря на отяжелевшие от еды веки,[62] гость — само внимание, Магомедушка, в будущем светоч фетвы и наставник сведущих, в настоящем принял на себя задачу не столь почетную: наставить несведущего. Таковым являлся Бельмонте в вопросах исламского матримониума. Курс ликбеза был краток, но впечатляющ. Когда гость услыхал, что истинный мусульманин хранит гарем, как свою мошонку, он закрыл лицо ладонями: ах, Констанция… Со стороны, однако, могло показаться, что это он во власти грез, для осуществления которых необходимо в первую очередь обзавестись четками и ковриком.

— И на вашей улице будет праздник, — подбадривала женщина.

Глава семейства произнес благодарственную молитву, которую положено говорить стоя. Все торжественно встали.

— Во имя Аллаха милостивого, милосердного, да будет благословен Он, насытивший рабов своих тем-то, тем-то, тем-то, — шло перечисление всего съеденного.

— Порядок перечисления, порядок перечисления, — сопел Магомедушка.

Отец поправлялся:

— …За ниспосланные Тобою фейхоа…

— Сперва шакшуку, тять.

— Э, шакшуку… за ниспосланные Тобою фейхоа…

— Хомейн, — сказали все.

— Наши мудрецы учат сделать теперь пять приседаний. В отсутствие женщин… — оные вышли. — Ну, приседаем… Харут… Марут… Зазаил… Шайтан… Иблис… Все, входи, Зюлейка.

Магомедушка объясняет:

— Ангелов, отпавших от Господа, было пять. Это значит, что и в сытости нельзя забывать, как Аллах низринул их на землю. Люди самонадеянны, когда им хорошо. А должны всегда помнить, кому обязаны своим дыханием.

— Но зрелище это не для слабонервных, — пошутила Зюлейка, — женщинам смотреть нельзя.

Когда супруги звали друг друга по именам — Абдулла, Зюлейка — то и без детектора лжи все было ясно. Правда, возразят, привыкли же Кассиуса Клея звать по-новому.

«Привыкли… Привыкли…» — клюя носом. Стоит немного согреться после холодного душа, как хваленая бодрость оборачивается самой сладкой дремой. Так и пять послеобеденных ангелов… как их там… Ахалай… Махалай… Баюн… Баюн… Баюн…

Сморило-таки…

После знакомства с благочестивым Наср эт-Дином Бельмонте переменил веру, костюм и погрузился в пучину шариата:

С головой под воду, попка на виду.[63]

Вид прелестный, если смотреть сверху, глазами Аллаха. Превечному небось открываются ряды марокканских сардинок в масле. Отныне среди них затерялась спинка Бельмонте. Обратим жесть в камень, и это будут уже не консервные банки, а церкви, мечети, синагоги. Мулла Наср эт-Дин хранит вверенную ему Аллахом баночку «в сухом прохладном месте», которое не что иное, как свод предписаний на каждый день, на каждый миг, по типу «вдох — выдох». Глупо? Зато идеальная гарантия того, что приуготовляемый Аллаху продукт («святые тела») не подпорчен — раз; два — это дает основание бородатому мужчине в круглой шапочке утверждать, что он наместник Господа на земле.

Добрый мулла Наср эт-Дин тоже завел с Бельмонте разговор о четырехколесном транспортном средстве. При этом он доил собственную бороду, пропуская ее то через левый кулак, то через правый; потом взглядывал в ладони, как в шпаргалку, и опять доил:

— Днем благочестивый славит Аллаха ради изобилия. Изобильный же ночью проникает своим мясом в чужое мясо, чем славит Аллаха много слаще. Только изливая семя в сотворенное для этого женское лоно, можно восславить Создателя с подобающей сладостью. Это — ночной намаз, более всего угодный Господу. У праведных в раю он числом равняется дневному. А иные и на земле творят его еженощно по пяти раз — те, кто особенно любезен Аллаху, как зять Пророка, например.

По словам муллы выходило, что каждая тварь славит Господа не своим дыханьем, а своим оргазмом. («Человек славит Господа чреслами».) Ради этого жгучего прославления и был задуман мир. Владыка неба и земли мудро распорядился, чтобы всяк, славя Его, тем самым множил себе подобных. Этот могучий исток жизни, растекающейся в самозабвенном восторге, и есть сладость Господня. Черпая и черпая из нее, Творец благословляет Свой мир сладострастием — к вящей Своей славе. Он наделяет жен красотою, нас же, чтобы ее различать, чувством прекрасного. Поэзия, музыка, танцы, искуснейшая резьба по камню — все служит одной цели: будить желание. Поэтому мерило красоты в интенсивности пробуждаемого ею желания; отсюда прекрасное всегда любовное; любовь же — отсвет мирового оргазма, его эманация.[64] Не случайно мудрецы всех времен едины в одном: любовь преображает мир по образу Господню, и в ней смысл всего сущего.