Суббота навсегда

Сладчайшая Мария Гвадалупская, припадаю к стопам
Твоим. Утешь несчастную, что зачала, не помышляя
о грехе, и родила, не ставши матерью. Молю Тебя,
Благодатная: да не перейдет свершившийся грех на
дитя, рожденное втайне. Пускай он будет на мне одной.
Хотя Ты знаешь, Царица Небесная, сколь нет здесь и
моей вины. Констанция — так по моему желанию нарекли
бедную малютку. Констанция — ибо будешь постоянно
присутствовать в моих молитвах; ибо постоянно разлука с
тобою будет разрывать мою грудь. Это письмо и эта цепь
послужат истинною твоей приметой, дитя мое. По ней
тайновидец духа и Великий Страж ордена Альбы
сеньор лиценциат Видриера вручит девяносто тысяч
эскудо хозяину постоялого двора «У Севильянца»,
которого ты считаешь своим отцом. Сие исполнится по
прошествии пятнадцати лет с того дня и часа, что я
вывожу эти литеры. Пресвятая Дева Гвадалупская!
Не за себя молю. Не откажи в заступничестве моей
крошке, проследи, чтоб не вышло никакой ошибки. Дона Анна.

— Девяносто тысяч… — прошептал Севильянец, хватаясь за голову.

— Forget it. Позвольте напомнить, сеньор Хавер, я, словно еретик, сгораю от любопытства.

На это Севильянец со вздохом — относившимся к лаконическому forget it, а вовсе не к тому, что предстояло узнать хустисии — поведал историю из разряда «скучных».

— Сегодня, — начал он, — по моему счету, исполнилось пятнадцать лет, три месяца и четыре дня с тех пор, как прибыла в эту гостиницу некая сеньора, одетая богомолкой. Ее самое несли на носилках и при ней состояло четверо конных слуг, а кроме того, две дуэньи и служанка, ехавшие в карете. Еще за ней двигались два осла, покрытых богатыми попонами, перевозивших роскошную постель и кухонную утварь. Одним словом, весь поезд был великолепен, а сама путница имела вид знатной сеньоры. И хотя ей можно было бы дать лет сорок или немногим меньше, это не мешало ей быть красавицей. Она чувствовала себя плохо и была так бледна и так измучена, что сию же минуту распорядилась постелить ей, а меня спросила, кто у нас из врачей самый крупный светило. Я ответил, что доктор Лафуэнте. За ним тотчас послали, и он немедленно явился. Она поведала ему наедине свою болезнь, и врач по итогам их беседы приказал перенести ее постель в другое место, где не было бы беспокойства от шума.

Не мешкая, ее перенесли в другую комнату, расположенную наверху в стороне, и устроили со всеми удобствами, каких требовал доктор. Никто из наших слуг не входил к сеньоре, ей прислуживали только две дуэньи и служанка. Мы с моей покойницей-женой спросили у челяди, кто такая эта сеньора, как ее зовут, откуда она приехала и куда направляется, замужем ли она, вдова или девица и по какой причине одета в костюм богомолки. На все эти вопросы, задававшиеся нами много раз, слуги могли ответить только то, что богомолка эта — знатная и богатая сеньора из Старой Кастилии, что она — вдова и не имеет детей-наследников; что, проболев несколько месяцев водянкой, она дала обет отправиться в Гвадалупу, почему так и облачилась. Что касается до имени, то им было приказано называть ее «сеньора богомолка». Вот что они нам тогда сказали. Но через три дня по прибытии больной сеньоры богомолки в нашу гостиницу одна из дуэний позвала к ней меня и мою жену. Мы пошли узнать, что ей угодно, и тогда при закрытых дверях, в присутствии своих служанок, со слезами на глазах она сказала нам, помнится, такие слова: