Стужа

На полрва тень зыбкая скачет. Болотина чавкает под ботинками. Прокашливается народ, до задыха, мычанья и мата — аж до кишок отсырели и застыли. А самих не углядишь, одни рожи смутно белеют. Иногда ракеты особенно пышно дадут свет. Тень и подожмется, и торчим мы, ровно чурки, каждый сам по себе. И согласно разрешению смолим все без разбора. Сморкаемся, схаркиваем, хрипим в кашле до зубовного скрежета. Портянки, белье подопрели — вонища от нас! Ну козлы и есть! Новостями шепотком обмениваемся; письмами интересуемся — почему нет; счет: кто как погиб уточняем… Мать моя родная, сколько похоронок!

— Комсорг, дай слова. — Это незнакомый командир просит.

Мы притихли: что доложит о наступлении? Может, помощь дадут? Надеемся.

Он встает, одергивает шинель. Шинель кавалерийская, до пят. На петлицах — по две шпалы. На рукавах — нашивки: как есть, полковой комиссар. Чистенький, наглаженный: вроде даже чужой, не наш как бы, не из окопной беды. Одним словом, начальник.

— Что ж, ребята, вышибем фашистов! Загостились у нас.

Голос у комиссара уверенный, спокойный. Ежели б не об атаке, слушать — ну удовольствие!

Складно и сыто доказывает:

— …Без жертв нет побед. Воюем за советскую власть — свои дома, родных, свое счастье. Все жертвы во имя Родины и Сталина. Нет такого, кто не был бы предан великому вождю…

Слово не торопит, знает цену.

— …Нам докладывали: фашисты тут агитируют, пугают. Позор изменникам и малодушным! Пусть покарает их наша ненависть и пуля! А нам, большевикам, скрывать нечего. Трудно: маловато техники, продовольствия, обмундирования. Фашисты оккупировали наши промышленные центры, разрушили заводы, фабрики, железные дороги. Нелегко нашей родной власти, но в войнах, таких, как эта, техника — не главное. Люди — вот кто решит судьбу войны! Чтобы нас победить, необходимо сперва убить наши идеи. Значит, истребить весь советский народ. Значит, война не на жизнь, а на смерть, до последней капли крови. Нет, на колени нас не поставишь! Мы сражаемся за правду и свободу! Фашисты пришли грабить, насиловать, разрушать. Они хотят превратить нас в своих холопов!

— Ну уж это хрен-то! — громко подает кто-то голос.

Братва — в смешок, матерком Гитлера поминаем: штык ему в хавало! Но чувствую: все в напряжении — туже невозможно. Каждый к атаке себя примеряет, ищет свои шаги — кабы уцелеть!..

Странное собрание. Слова звучные, торжественные, а, почитай, шепчем их. И комиссар тоже не шибко нажимает на голос, ловить надо, а мы, как никак, в полукилометре от немца, не ближе.

— …Красная Армия разгромила их под Ельней, Тихвином, Ростовом, Москвой! Своими трупами гитлеровцы усеяли нашу землю! Наши товарищи гнали их весь январь, и лишь здесь немцы смогли зацепиться. Родина требует от нас мужества! Пусть каждый комсомолец будет впереди!

У Лотарева спокойно не выходит. Вскочил, руками размахивает. По самому сердцу рвет:

— Атака с рассветом! За артподготовкой без паузы — серия ракет: зеленая, зеленая, красная. Подняться всем, как один! Немецкая траншея от ста пятидесяти до трехсот метров. Ударим неожиданно, в рост, на «ура»! Не дать фашистам опомниться и организовать огонь. Бежать через ничейную полосу только по проходам. Помни, боец, по бокам мины! На убитых и раненых не оглядываться, только вперед!

Совсем потерял голос ротный. Сипит — куда там Барсуку:

— …Ударим на «ура»! Действовать гранатами РГД. «Лимонками» поколечим себя и товарищей. Мешки, противогазы, котелки оставить в своих ячейках. Взять побольше патронов и гранат. Штыки примкнуть — и лавиной на фашистов! Стрелять, душить, колоть, забрасывать гранатами, но не дать гадам смыться!

Винтовку обнимаю, молчу. Это же в рост, на тот станковый, на снайпера, на все трассы! Пулям тесно, а нам каково?..

Коля Смирных из Поварово речь держит, никак, подготовили:

— Не дрогнем, не подведем! Драпали немцы от Москвы и здесь, у нас, драпанут! Севастополь стоит! Ленинград стоит! Дети, старики, женщины и старухи — за станками, за плугом! Родина стонет под фашистами! Сотрем с земли гадов!

Немцы ракетами ночь в день превращают. Ждут. Конечно, ждут! А как догадались?..

Колька Вощилов шепчет:

— Эко горе — солнце село, завтра новое взойдет.

«Взойдет ли?..» — думаю.

Женька Прокопьев баском из темноты:

— Резолюцию предлагаю! Долг комсомольца — быть в бою первым! Трусам не будет пощады! Смерть за смерть! Кровь за кровь!

Других резолюций не подали. Несогласных тоже не нашлось. Голосовать не стали.

Лотарев и Путимцев по траншее прошли, каждому указание дали. Ефим сразу ко мне, а тут и Гришуха.

Генка к Ункову мотанул.

Говорю:

— Чем шустрее будем атаковать, тем меньше у немцев времени на стрельбу. Пулеметные расчеты в атаку не пойдут.

Барсук оскалил нержавейки:

— Дождались, братки, смены.

Наши караульные постреливают. Немцы изредка отвечают. Томимся, ждем.

— В атаку… наконец-то, — ворчит Гришуха, — груши, яблоки поспели, сливы соком налились…

Барсук циркает сквозь зубы:

— Так и помрешь, а еще… ну не было ничего с подругой — ни с одной. Только… вот помял Дусю, а за зад взял — как треснула!..

— Дуся? — спрашивает Гришуха. — У нее тут много…