Студенты последнего курса

К этому времени мы уже сильно проголодались, так как выехали сюда перед обедом, да и деньги с собою были не у всех. Что делать? Он сказал, что выдаст аванс по червонцу, тут недалеко есть буфет, где можно перекусить. Мы с радостью согласились и через несколько минут уже дружно, забыв про усталость, направились в буфет. К со­жалению, в нем ничего хорошего не было — только гриб­ная солянка, черный хлеб и лимонад. Проголодались мы так здорово, что все это показалось нам лучше всякого лакомства.

После еды и отдыха работа пошла дружней, но только смерклось, как мы с сожалением заметили, что наша бригада уменьшилась еще на два человека, в том числе пропал и Рак. Почти то же самое было и в другой группе.

С такой же легкостью, как и соглашались, бросали хлопцы эту работу, не жалея ни потраченною времени, ни денег, которые им обещали.

Прежде чем начинать второй вагон, долго спорили. Два незнакомых хлопца склонны были бросить работу. Ромаш­ка, Антонович и я доказывали, что надо сдержать слово. Хлопцы согласились, но вскоре их и след простыл. Оста­лись мы, последние могикане. А работы еще было много, на трех человек хватит до полуночи. Но мы не думали бросать, не из-за денег, а просто из-за принципа: неужто мы такие слабаки?

Мне запомнится тот вечер на всю жизнь. Это была исключительная по упорству борьба мускулов и нервов со временем и усталостью. Мы работали, как одержимые. Наши руки, как механические грабли, не переставая, ки­дали и кидали на бесконечную ленту транспортера тяже­лые, точно свинцовые, зерна. Я поглядывал на Ромашку, на Антоновича, видел их усталость, чувствовал и сам, что слабею с каждой минутой, но мы не сдавались. В тот ве­чер я понял, что значит сказать себе: надо! Тогда силы берутся неизвестно откуда. Кажется, их уже нет, но ты знаешь, что тебе нельзя расслабляться, так как впереди еще много работы, и держишься.

Последние силы... Кажется, вот-вот упадешь. Не чув­ствуешь ничего — все чужое, все не слушается тебя: су­ставы рук и ног будто заржавели, будто высохла в них вся «смазка», и ты, кажется, слышишь, как они скрипят. В голове пустота, только какой-то нестерпимый шум и звон — от усталости или от нудного завывания мотора. Шаркает, скрежещет на катках черная бесконечная лента транспортера, бешено мчит вверх ту горсть зерен, которую ты непослушными руками подал в приемник. К черту! Хватит! Зачем себя истязать? Кто нам скажет за это спа­сибо? Еще будут смеяться, как над последними дура­ками...

Думаю, что такое желание было не только у меня одного. Но вслух мы не сказали ни одного слова, которое выдало бы нашу временную слабость. Мы выстояли до конца!

Утомленные до предела, но счастливые, поздно ночью мы возвращались домой, в общежитие, неся в сердцах ра­дость нелегкой победы.

25.09.1952

Какой же я плохой психолог — просто смех! Вчера мы поговорили по-человечески и наконец поняли друг друга.

Оказывается, есть люди, которым не нравится наша дружба. Таким человеком оказался наш общий знако­мый — Краска, начинающий поэт, а вообще любитель сплетен и грязных шуток, земляк той самой девушки, что гуляла с Галей Обушенко по проспекту второго мая. Я его и не знал бы, но случилось так, что Краска как-то в на­чале сентября зашел в нашу комнату спросить, когда собирается литературный кружок. Иногда он приходил к нам на филфак, хотя сам был географ, и приносил свои стихи. После каникул никто еще ничего не знал. Антонович, староста кружка, не успел договориться с руководи­телем.

С первого дня Краска не понравился мне своей развяз­ностью, желанием залезть в чужую душу.

Теперь он считал меня чуть ли не своим другом, мы часто встречались в химкорпусе: он приходил к своей землячке, я к Гале — девушки жили в одной комнате.

Он подавал мне свою вялую руку с длинными паль­цами и, задрав вверх нос, спрашивал у меня всегда одно и то же: «Ну, как успехи?» — вкладывая в эти слова одно­му ему известный смысл. А я, по своей наивности, отвечал по настроению: когда — «неважные», когда «можешь позавидовать», а когда просто посылал его к дьяволу.

В тот вечер в комнате он снова, как у старого прияте­ля, спросил: «Ну, как успехи?» — и показал свои некра­сивые зубы.

«Тебе это очень интересно?» — не слишком вежливо спросил я. Он хитро ушел от ответа, стал выкручиваться и, наконец, перейдя на нравоучительный тон, сказал, что с нею, это значит с Галей Обушенко, надо действовать смелее, она не любит сантиментов, воздыханий и т. д. «Это я хорошо знаю»,— самоуверенно закончил он.

Я сидел на кровати, но при последних словах Краски меня будто подкинуло: я вскочил и схватил его за грудки. Сначала хотел дать в морду, но пожалел: он был щуплый, хилый, что его бить? Только встряхнул немного и сказал, что если он еще раз заикнется где-нибудь про Галю, то достану из него душу. Он виновато захихикал, затарато­рил, как пьяная кума, сто раз прося прощения, и взял с меня слово, что этот разговор останется между нами.