Студенты. Книга 2

Савва Николаевич полетел в командировку. В Гамбурге, где проходил очередной съезд пульмонологов, Савва Николаевич отвлекся на какое-то время от грустных мыслей. Выступления с лекциями, научные споры, походы на концерты, выставки изматывали так, что, приходя в номер гостиницы, он, едва раздевшись, падал плашмя в постель и засыпал. Пару раз звонил Володьке Хайшину, справлялся, как брат. Тот ничего нового не говорил. «Как всегда» — был его короткий ответ.

В аэропорту Пулково Савву Николаевича вместе с водителем неожиданно встретил сын.

— Что-то случилось? — спросил сына Савва Николаевич, заподозрив недоброе.

— Да, отец! Дядя Леня умер.

— Когда?

— Вчера.

Савва Николаевич молчал всю дорогу от аэропорта, не проронил ни слова.

Брата похоронили там же, где лежали отец с матерью и сестрой, — на старинном Симоновском кладбище, на его и их малой родине. Стояла мозглая поздняя осень; редкие белые мухи залетали, когда свежий холмик земли вырос рядом с могилками отца и матери.

— Леонид, брат, Лешка, теперь никто тебя больше не побеспокоит в этом мире. Разве что я, когда приеду тебя навестить в Троицын день. Слезы выкатились на лицо Саввы Николаевича. Он еще долго стоял около холмика и плакал. Пока сын не взял его под руку и не отвел в машину.

— Нам пора ехать, поминки еще впереди, отец, побереги силы.

Савва Николаевич старался держать себя в руках. По дороге он еще и еще раз перебирал последний разговор с братом и понял: тогда Леонид с ним попрощался, чувствовал, что последний раз видятся. Ругал себя, что уехал в эту командировку. Правда, успокоил Володька Хайшин, лечащий врач Леонида, сказав Савве по возвращении:

— Твой брат умер как мужчина. Сам. Никакой эвтаназии не было. Отказался от капельниц, еды… Лег, сказав мне спасибо, и все! Утром умер…

На поминках в просторном доме-даче, оставшемся от тетки, собралось много народа. Многих Савва Николаевич не видел с мальчишеских лет, поэтому не узнавал. Но Мишку Резунова и Юрку Андрюшина признал почти сразу. Хоть время их сильно изменило внешне, но тот же задиристый характер и привычки остались. Друзья детства обнялись.

— Вот встретились… наконец-то, — пробормотал Юрка. — Только в телевизоре тебя и видим, а на деле-то, получается, почти сорок семь лет, как не встречались… Сдали мы сильно; видишь, одни кости остались. — Юрка грустно постучал себя по худой груди. — А когда-то машину ЗИЛ, груженную дровами, с места сдвигал, — хрипло проговорил он.

— Не бреши… машину с дровами. Баб ты сдвигал за зады, это точно помню, — пошутил было Мишка, все такой же, как в годы их молодости.

Но его никто не поддержал.

— Как ты-то, Николаич? Поседел, смотрю, и ты. Это твой сын? — Мишка показал на Виталика. — Да, весь в мать, не в тебя, хотя что-то мартыновское есть. Он, когда сегодня с мужиками рассчитывался за копку могилы, характер показал. Один мужик наехал было по нахалке, мол, маловато будет, парнишка, а твой возьми да и спроси:

— Сколько кубов выкопал?

Тот:

— Не считал.

А мужики, что рядом стояли, говорят, он и лопату-то в руках не держал, не то, что копал.

— А, понятно! — Парнишка подошел к мужику и кепку ему на нос натянул. — Времени в обрез и день сегодня не тот, а то бы за вранье по морде получил.

И под общий смех мужиков пошел с кладбища.

Савва Николаевич слушал и не слышал тех, кто пытался с ним заговорить. Он был в мыслях где-то там, далеко-далеко, в своем детстве. Вспомнил, как Леха приносил коробку патронов, доставал из сарая винтовку-обрез и заставлял Савву насаживать консервные пустые банки на частокол огорода. Потом, важно прицеливаясь, стрелял по ним, когда мимо проходил товарный поезд, чтобы звуки выстрелов не были слышны… Стрелял он хорошо и метко, редкие банки оказывались без дырки. Савва выкидывал простреленные банки и вешал новые, и все просил:

— Леня, а Леня, дай мне стрельнуть.

Тот отвечал: вырастешь, дам, а пока банки вешай.

Почему вспомнился сейчас этот эпизод из детства, а не другой, Савва Николаевич объяснить не мог. Вспомнился и все… В детскую память, видно, западают лишь сильные эмоции. А что может быть желаннее для мальчишки, чем стрельба из настоящего оружия. А вот курить брат не давал Савве; сам таскал украдкой у отца папиросы, курил, но Савве строго запрещал. «Закуришь, огнем в рот папиросу засуну. Понял?» Савва кивал головой.

И еще вспомнил сейчас Савва Николаевич давнишний тоже эпизод, но уже в более-менее серьезном своем возрасте. Савва ходил в седьмой не то в восьмой класс, когда брат вернулся из армии с Кубы, где он служил ракетчиком. Черный от загара и худой от малярии, как скелет. Болезнь после возвращения сильно донимала его еще несколько лет. Когда брат обнял Савву, то сказал: «Знаешь что, лучше бы еще пару лет отслужить, чтобы за тебя… Незачем тебе там быть. Но вот нельзя, говорят…»

Когда за столом все уселись и местный тамада предложил, чтобы первым сказал тост Савва Николаевич, тот не сразу собрался с мыслями:

— А что говорить-то?

Повисла длинная пауза. Виталий хотел уже, было, выручить отца, встал, но тот остановил его, сделав знак рукой, мол, садись, сынок, я сам…