Струна звенит в тумане...

Ярчайший взлет «таинственной» прозы XIX века, дошедший и до И. А. Бунина, создателя «Солнечного затмения» и «Темных аллей», и до А. Грина и М. А. Булгакова, — это тургеневская повесть «Клара Милич (После смерти)».

О чем эта повесть, вернее — маленькая трагедия двух не угадавших свою необходимость друг другу душ? Она о глухоте, неверии скудного духом человека в присутствие в мире добрых к нему таинственных сил.

Герой повести — Яков Аратов, сын чернокнижника, который занимался химией, минералогией, энтомологией, стыдливый, наивный юноша, веривший неглубоко в таинственные силы природы, но предпочитавший коллекционировать фотографии, бумажки с остановившейся жизнью, — в сущности, сонный, слепой человек. И надо же случиться, что в этого заурядного человека влюбляется загадочная девушка, неопытная актриса, полная странных, несущих ее самое бог весть к какому счастью ощущений, — Клара Милич.

Она доверчива, она никогда не будет «опытной»: опыт — это повторение прожитого, богатство вторичных ощущений, жизнь по инерции. Клара Милич живет, не обретая опыта, ее желания и поступки каждый раз новы для нее самой. Какая-то роковая надежда найти родственную душу в пестром хороводе лиц бросила ее к Аратову. В этой решительности — чистота и обреченность, резкость и угловатость истинной любви.

Аратов — сплошное разочарование для Клары, резкий удар по всем ее ожиданиям. Впервые серый, душевно-монотонный герой поставлен Тургеневым в центр повествования. И впервые так жестоко высмеивает Тургенев эту инфантильность, вялость, сонность как тусклые добродетели. Писатель знает, как коротка жизнь, как недолго бывают хороши и свежи розы, остры и чудесны желания. Не прошутите, но и не проспите жизнь, говорит он, не упустите редкую гостью — любовь!

* * *

Для Ф.М. Достоевского идеи, даже самые невероятные, как и его герои, всегда вели необычную жизнь. «Идеи летают в воздухе, но непременно по законам и распространяются по законам, слишком трудно для нас уловимым», — скажет он в одной из статей «Дневника писателя». Идеи вдруг пригибают человека к земле, сокрушают его цельность, обрекают на покорность своим же тайным желаниям, восходящим со дна души. Они же восстанавливают погибшего человека на грани отчаяния. Причем идея живет в героях Достоевского не как неподвижная величина — она всегда процесс, саморазвитие. Старец Зосима говорит Ивану Карамазову в одном из черновых вариантов «Братьев Карамазовых»: «Или вы счастливы, или мучаетесь, если не веруете. В вас не кончен процесс»; «В вас этот вопрос не решен, и в том ваше горе»[9].

Иногда не отдельные характеры, а целые произведения превращались в захватывающий «процесс» — испытания, развертывания, опровержения той или иной идеи, социальной фантазии, мечты. И подобно тому, как Тургенев отказывался в своей «таинственной» прозе от звучания всего «оркестра», предпочитая жанр «сонаты», «скерцо», «прелюдии», создавая особое зрительно-акустическое пространство, так и Достоевский находил необычные воплощения для исследования идей, летающих в воздухе. В рассказе «Сон смешного человека» он говорит о главном принципе своей «таинственной» прозы: «…перескакиваешь через пространство и время и через законы бытия и рассудка, и останавливаешься лишь на точках, о которых грезит сердце».

В рассказе «Сон смешного человека» герой переносится в точку, о которой пригрезилось еще Версилову в «Подростке» — в неведомый рай где-то на острове в Греческом архипелаге, в «колыбель европейского человечества», или, как удачно сказал исследователь творчества писателя Ю.И. Селезнев, в мир — «двойник нашей вселенной». Здесь нет «сверхчеловеков», но нет и раздавленных прессом жизни помраченных, слепо бунтующих людей с их «анархизмом побежденных» (Горький). Здесь нет больных бунтов оскорбляемой торгашеством красоты: она действительно спасает мир. Ради гармонии, единогласия никто не понижает уровень запросов и способностей, создавая царства ординарности. Разрешены, кажется, все проблемы, которыми мучительно «болел» писатель. Но как зыбко, тревожно все это даровое блаженство неведения людей в вымышленном раю!