Строговы

— Враки!

— Не бивал ее?

— Не отопрусь, это было. Какой мужик свою бабу не бьет?

— Нет, не каждый. Матюша мой пальцем меня ни разу не тронул.

— Э! — воскликнул Демьян. — Такую, как ты, я бы на руках носил.

Анне приятно было слышать это, и она улыбнулась.

— Так говоришь только. А в жизни чуть не угодила бы — бить… Раз у тебя на Устиньку рука поднялась, и мне бы не миновать того же. А Матюша не такой! У него рука на жену никогда не подымется… За что же ты бил Устиньку?

— За тебя.

— Как это так?

— А так… ночью сплю, и чудится мне, будто сплю в обнимку с тобой, проснусь, а рядом — полудурья моя. Ну, иной раз и вдаришь, не без того.

— Дьявол ты… Не жалко?

— Все из-за тебя.

— Ты не чуди, Демьян! Этот грех на тебе лежит, со мной ты его не поделишь, нет, нет! А Матюшку за что хотел порешить?

— Тоже из-за тебя… Думал: убью, спрячу в омуте — и след простыл. А потом к тебе. Сама на поля ко мне прибегала.

Анна виновато опустила голову.

— Ох, и пострадал я тогда, Нюра! Пока Матюха не уехал, жил как в лихорадке. Думал: либо сам прикончит, либо на сход выведет. Слава богу, обошлось мирно.

— Нет, Матюша не такой! — сказала Анна. — Он добрый, он зла не помнит.

Анна поднялась. Демьян поспешил к ней, пытаясь обнять, но она остановила его, — подняв руку, гневно сверкнула глазами:

— Я своему слову хозяйка!

Демьян отступил, смущенный.

Анна отвязала от березы лошадь, с пенька села на нее верхом и поехала.

— Бывай здоров, Демьян Минеич! — озорно крикнула она, обернувшись. — Жениться будешь — на свадьбу зови.

Подъехав к речке, она остановила лошадь и долго осматривала берега, рассуждая вслух:

— Лучше не сыскать для мельницы места. Воды хватит на весь год. Вон там плотину поставить. Тут — амбар. На взгорке — избушку. Матюша приедет — в амбарах хлеба полно, на дворе скота…

Она счастливо засмеялась и тихонько дернула за повод. Лошадь мотнула головой и легкой рысцой побежала берегом речки.

2

Лето стояло ведреное, жаркое, но не засушливое. Изредка проносились ливни и грозы. По ночам выпадали обильные росы. Покос выдался сухой, сено убрали зеленое, пахучее. На пашнях созревал богатый урожай. Сбор меда был редкостный, Захар едва успевал подрезать в ульях соты.

В самый разгар уборки хлеба приехал Влас. Он бродил по пасеке, высматривал все и усиленно расспрашивал о сборе меда, о хозяйстве. Вскоре после его отъезда Захар нагрузил две телеги кадками с медом и поехал в город.

Вернулся он необычно быстро. Агафья выбежала к нему навстречу и ужаснулась: на телегах не было ни покупок, ни кадок из-под меда.

— Пропил все, черт-ерыкалка! — закричала она, зная, что старик повез в этот раз мед не Кузьмину, а на продажу.

Но Захар был трезв, молчалив и чем-то сильно взволнован. Он выпряг лошадей, привязал их на выстойку и сказал жене с болью в голосе:

— Радуйся, Агафья Даниловна.

Агафья замерла, предчувствуя недоброе.

— Сынок-то наш — вор.

— Влас?

— Ну, а кто же? Матюшка, что ль?! — рассердился Захар.

— А что случилось? — спросила Анна. Вернувшись с полей, она мельком слышала начало этого разговора.

— А то случилось, что Влас обокрал меня дочиста.

— Как обокрал?

— С умом, подлец, обокрал.

Захар присел на крыльцо и начал рассказывать: