Строговы

Мирон рассказал, как было дело. Пожар в кедровнике начался ночью. Поджог был сделан на юго-западной опушке, самой удаленной от Волчьих Нор и новосельческих поселков. Расчет поджигателей был понятен: пока народ подоспеет, половина кедровника будет охвачена огнем. К счастью, в эту ночь на лугах подростки из Ягодного пасли лошадей. Завидев зарево над кедровником, они взнуздали коней и помчались на пожар. Один из них полетел в поселок бить тревогу. Новоселы поднялись все, от мала до велика, с баграми, лопатами, топорами и пилами в руках. Но когда они прибыли в кедровник, большая часть работы была уже сделана. Подростки срубили несколько кедров и преградили этим путь пламени, которое клубками перепрыгивало с одной макушки на другую. Работой руководил Акимка Мишуков, бывалый волченорский партизан, приехавший вечером за дровами и решивший перекоротать ночь с ребятами у костра.

Матвей послал рассыльного за членами волисполкома Архипом Хромковым, Тимофеем Залетным и Силантием Бакулиным. Те явились без промедления.

На заседании было решено создать в деревнях при сельсоветах дружины из бывших партизан для охраны народного имущества. Тут же было договорено начать подготовку к вооруженной облаве на буераки с целью захвата банды Демьяна Штычкова. Проведение подготовки к облаве было возложено на Тимофея Залетного и Артема Строгова, недавно избранного секретарем волченорской партийной ячейки.

После заседания Матвей вместе с Мироном поехал в кедровник осмотреть, велик ли ущерб, причиненный пожаром. Так в хлопотах миновал еще один день.

Вернувшись, уже когда стемнело, Матвей зашел в волисполком, посмотреть, не оставил ли каких-нибудь бумаг секретарь, и решил отправиться домой, — за весь день следовало хоть раз поесть. Но он не успел загасить лампы, как услышал, что к волисполкому подъезжает кто-то на телеге, — одиноко повизгивало колесо. Матвей насторожился, прислушался, посматривая на дверь. Ждать пришлось недолго. Приехавший поговорил возле крыльца со сторожем и, спотыкаясь в темноте о ступеньки, со стуком вошел в дом.

— Что так, глядя на ночь, Кинтельян Прохорыч? — спросил Матвей, завидев на пороге председателя Балагачевского сельсовета.

— А вот расскажу. И чую, Матвей Захарыч, удивлю тебя немало, — сбрасывая с плеч запыленный дождевик, проговорил Кинтельян Прохоров.

— Ну-ка, садись, — опускаясь на стул и потирая ладонь о ладонь, сказал Матвей.

Кинтельян сел.

— Приискатели в Юксинской тайге объявились, — сказал он.

— Кто такие?

— Братец твой.

— Влас?

Кинтельян утвердительно кивнул головой, а Матвей склонился над столом и засмеялся таким звонким и веселым смехом, что Кинтельян вначале опешил, а потом не утерпел и тоже заухмылялся.

— Ты погоди, Матвей Захарыч, смеяться. Дело там затевается серьезное, — проговорил Кинтельян, видя, что его сообщение не только не обеспокоило председателя волисполкома, а даже развеселило.

— Царя, Кинтельян Прохорыч, свалили, Колчака с иностранцами разгромили, на кулачество узду набросили, а такого, как Влас, в два счета вытряхнем, — сказал Матвей.

— Да не один он, Влас-то, Матвей Захарыч. Вместе с ним прибыл инженер по фамилии Кузьмин. Он-то и есть главный воротила.

— Кузьмин? Да это не сын ли того Кузьмина, который меня с пасеки выжил?

— Пожалуй. Говорят, что в юные годы бывал в этих местах.

— А ты сам-то виделся с Власом?

— Два раза разговаривал.

— Что же он?

— Вот, говорит, с инженером Кузьминым думаем прииск на Юксе основать. Советская власть хоть, говорит, и ополчилась против частной собственности, но в конце концов ей не обойтись без нее. Кузьмин, дескать, опытный человек, знающий, к тому же имеет кое-какое оборудование, промывочные машины. Отец-то его, слышь, имел золотой прииск на Енисее.

— Ну, ясно, тот самый, сын золотопромышленника! — воскликнул Матвей.

— Вот я и спрашиваю Власа, — продолжал Кинтельян: — а право-то вам власти дали на Юксинскую тайгу? «А какое, говорит, право? Я его и так, мол, имею. Я, говорит, в этих краях родился, тут мой родитель жил…»

— Ах, подлец! Всю жизнь в городе за ломаный пряник держался и еще о своих правах на тайгу заявляет! — краснея от возмущения, проговорил Матвей.

— Кузьмин — этот молчит больше, — все тем же тоном рассказывал Кинтельян. — Но все ж таки слышал я, как он хвалил Юксинскую тайгу. Богатствам, говорит, здесь числа нет. Артельку-то, видно, подобрал из старых приискателей, смотрят все волками и ради наживы не пожалеют ни мать, ни отца.

— Артелька?

— Да.

Матвей поскреб подбородок: дело складывалось сложнее, чем он предполагал. Кинтельян заметил это.

— Да что ж в том, что артелька, — проговорил он. — У нас тоже силы есть: власть наша. А поступиться Юксинской тайгой мы никак не вправе: добро это народное.

— Попробуем для начала предложить им убираться подобру-поздорову, а не послушаются — применим силу — подумав, сказал Матвей и, вытаскивая из стола чистую бумагу, спросил: — Ваши партизаны не разбрелись еще? В случае чего смогут арестовать эту артельку и выпроводить ее из тайги?