Строговы

Сильно обеднели Волчьи Норы за годы войны: без хозяйского догляда покосились избы; заборы и навесы пошли на дрова. Мужиков моложе сорока пяти лет и парней старше восемнадцати в селе больше не осталось. Уже в десятках семей оплакивали близких, погибших на фронте, уже не одна солдатка маялась с «кормильцем», вернувшимся домой без руки или без ноги.

А порядки оставались все те же. Не живи Матвей в городе, не знай он, что творилось на свете, можно было бы подумать, что не начиналась революция, что страной по-прежнему правит царь со своими министрами-казнокрадами.

Правда, еще по весне исчез куда-то урядник Хлюпочкин, на селе оставались только его жена и сын. Но зато в старостах Волчьих Нор ходил сам Евдоким Юткин. Держался он теперь с народом мягче, был с людьми обходительнее и даже меньше пьянствовал. Матвей встретился с Юткиным на улице в первые же дни по приезде.

— Здорово, зятек! — несмело подходя, крикнул Юткин и первый приподнял картуз. — Погостить или насовсем прибыл?

— Здорово, староста, — ответил Матвей, намеренно не называя тестя по имени-отчеству и не отвечая на вопрос.

— Зашел бы, Захарыч, не век же нам враждовать, — словно не замечая сухости, пригласил Евдоким.

— К лицу ли тебе, староста, знаться с такой голью перекатной? — засмеялся Матвей.

— А, брось, Захарыч, чуждаться! Как говорится: кто старое вспомянет, тому глаз вон, — совсем по-дружески проговорил Евдоким. — Теперь все граждане друг дружке ровня и вроде как братья. И свобода для всех полная! — с чувством произнес он, чтобы расположить к себе Матвея.

— «Свобода, равенство, братство!» — повторил Матвей всем теперь хорошо известный лозунг и засмеялся. — Ты хитер, староста, — видать, и революцию не прочь заставить на себя пахать!

— Это как же понимать? — несколько растерялся Евдоким Юткин.

— А очень просто. У тебя всё: и земля, и хлеб, и деньги, а теперь вот и власть. У меня одна коровенка, одна полоска ржи и батраков полон дом. Ну как же мы с тобой не ровня?!

— Не ровня пока, верно, — смутился Юткин. — Да рази ж я не помог бы тебе подняться на ноги, захоти ты только…

— Нет, не захочу, — сказал, точно отрубил, Матвей. — Никогда у нас с тобой ни братства, ни дружбы не получится. — Он повернулся и, касаясь пальцами козырька фуражки, сказал опять с насмешкой: — До свидания, гражданин Юткин!

— Эх, Матвейка! — с сердцем проговорил Евдоким. — Как был ты бродягой бесхозяйным, так, видать, им и помрешь. Неужто опять народ будешь мутить?

— Там видно будет! — уже на ходу бросил Матвей и зашагал по улице, опираясь на палку и слегка прихрамывая.

Юткин посмотрел ему вслед, в широкую спину, плотно обтянутую брезентовой курткой мастерового, и плюнул со злости. Вечером он стаканами глушил самогон и ругал зятя «контрой» и супротивником революционной власти.

Перед шишкобоем Матвей не раз беседовал с Устиньей Пьянковой, женщиной бойкой и смелой. Устинья подбила солдаток и некоторых стариков, что посамостоятельнее, на общественный выход в кедровник. И как бы в ответ на это Юткин на первой же сходке заявил, что никому препятствовать в ореховом промысле не будет. Подивился этому Матвей, но все разъяснилось на другой же день после мирно проведенного всем селом шишкобоя. Все безлошадные вынуждены были продать орех на маслобойку Юткиных и Штычкова. Цены хозяева установили такие низкие, что весь прибыток от самостоятельного промысла опять попал в их карманы.

«Нет, видно, без мужиков тут ничего не поделаешь», — сделал для себя безрадостный вывод Матвей.

Вскоре, однако, поре «безмужичья» в Волчьих Норах наступил конец. Один за другим стали возвращаться люди с приисков, с шахт, из мастерских, закрывавшихся по недостатку сырья, державшихся до этого на военных заказах. Осенью вернулись еще более обнищавшие братья Бакулины, Захар Пьянков, Кузьма Сурков и Никита Забегалов. Пришли с белыми билетами покалеченные войной Тит Горковенкнн и Кирилл Бодонков. Из лазаретов, из ближних и дальних городов потянулись домой солдаты — кто в отпуск, кто самовольно. На Николу-зимнего в село заявилась группа фронтовиков, среди них Архип Хромков, Калистрат Зотов и даже несколько одногодков Артема Строгова.

2

Возвращение в село солдат было встречено как признак близкого окончания бедствий войны. Народ кормился кое-чем — овощами, сушеной ягодой, — хлеб давно уже пекли пополам с лебедой. Теперь обрадованные волченорские бабы наварили браги, некоторые выклянчили у богачей муки и нагнали вонючей, сшибающей с ног одним запахом самогонки. Солдат зазывали чуть не в каждый дом угостить, порасспросить, что делается на белом свете, про войну, про новую власть, про своих близких, оставшихся еще на фронте. Матвей Строгов, не любивший выпивок, отсиживался дома.

С неделю на селе гуляли буйно, беззаботно, а когда протрезвели, жизнь показалась еще безотрадней.

И снова, как в былые годы, потянулись люди в полуразвалившийся домишко Строговых. Первыми пришли поговорить по душам фронтовики Архип Хромков с Калистратом Зотовым и с ними Силантий Бакулин.