Строговы

— Вот и чудесно! Говори о всем, что на душе лежит, откровенно. За слова не судят.

Но и после этого Матвей не разговорился. В силу необходимости приставу пришлось беспрерывно задавать ему вопросы о его хозяйстве, о семье, о жизни.

Вслед за Матвеем он начал в таком же духе разговаривать с другими мужиками. Теперь уже все понимали, что становой приглядывается к ним, а на самом деле он не так добр и ласков, как это ему хочется показать. Он же, видимо, не подозревал того, что его разгадали, и чем дальше, тем больше рисовался, то и дело вставляя в свою речь деревенские словечки.

Мужики переглядывались и все ждали, когда же наконец пристав бросит морочить им головы и начнет говорить о том, ради чего он сюда приехал.

Но ожидания эти были напрасны. Становой отпустил мужиков, так ни единым словом и не упомянув о кедровнике, и этим еще больше озадачил всех.

3

На другой день с утра становой вызвал только новоселов. Оставшиеся в каталажке волченорцы долго гадали о том, что значило это. Всем стадо ясно только одно: то, что происходило вчера, это было ненастоящее, — настоящее началось сегодня.

Час проходил за часом, а новоселы не возвращались. Мужики стали догадываться, что становой вызвал новоселов вперед для того, чтобы устроить волченорцам какой-то подвох, может быть натравить одних на других или выпытать ложные показания.

Матвей больше чем кто-либо другой понимал, что дело приняло серьезный оборот. Новоселы могли оказаться недостаточно стойкими.

Наступил уже полдень, когда становой приказал привести волченорцев. Он встретил их, как накануне, приветливо, и с улыбкой спросил:

— Как же все-таки, мужички, произошло это? Народ вы бывалый, в бога верующий, царя почитающий — и вот бунт учинили.

Чувствуя, что разговор на этот раз будет серьезный, что становой что-то подготовил волченорцам, так как новоселов не было ни в правлении, ни в каталажке, Матвей решил выступить от имени арестованных.

— Мы бунта не чинили, господин становой пристав, — сказал он. — Мы не одни в кедровник шли.

— Я знаю, вы других вели, — ехидно вставил пристав. — Вы пошли против закона. Это и есть бунт, самоуправство.

— Нет. Когда мы услышали набат, — продолжал спокойно Матвей, — мы все решили: «Ну, слава богу, губернатор не оставил наше прошение без внимания».

— Какое прошение? — удивился становой.

Матвей рассказал о прошении, поданном волченорским обществом губернатору. Становой пристав, слушая это, покусывал губу.

— А кто из вас Силантий Бакулин?

Бородатый, крупного роста, богатырского сложения Силантий Бакулин поднялся, заметно оробев от того, что становой назвал его.

— Ага, так это ты Силантий Бакулин? — меряя его взглядом, проговорил пристав. — Так вот, Силантий, новоселы говорят, что это ты ударил в набат.

Возмущенный неправдой, Силантий сразу осмелел и сказал басом:

— Несуразица, барин. Плетут.

— Как «плетут»? Вот видишь, их подписи есть. — Становой взял со стола какую-то бумагу и поднес ее к своим глазам. — Тут так и показано: «Еще недели за две до шишкобоя нас собрал Силантий Бакулин и сказал: ждите, мол, набата, когда надо будет, я сам в большой колокол вдарю».

— Брехня! Все брехня! — заволновался Силантий Бакулин.

Матвей про себя улыбнулся: все, что говорил пристав, было измышлением и только подтверждало предположение, что власти ничего точно не знают.

— Нет, не брехня. Мужики это под присягой показали, — продолжал пристав.

— Мало ли чего можно с перепугу показать! Брехня! — настаивал Силантий.

— А я тебе еще раз говорю: все это новоселы под присягой показали, — сердито проговорил пристав, отчеканивая каждое слово.

— Пусть они при нас это скажут, — тихо сказал Матвей больше Силантию, чем приставу.

— Во-во! Пусть придут и в глаза мне скажут, — подхватил Силантий.

— Ну-ну, позвольте уж мне самому знать, что нужно делать! — бросив на Матвея злой взгляд, крикнул становой.

«Ого, из этой табакерки не нюхаешь?» — мысленно усмехнулся Матвей.

— Новоселы за каждое свое слово отвечают по закону. Вот протокол допроса, а вот их подписи. Посмотри! — Пристав подал Силантию бумагу, но тот был неграмотный и передал ее Матвею. Матвей взглянул на протокол и чуть не расхохотался. Подписи под протоколом были, по-видимому, написаны рукой самого же пристава. Хотя буквы подписей имели разный наклон, но трудно было не заметить их общее сходство.

— Тут вот, господин становой, Деревянников у вас расписался. Он же неграмотный, — пряча улыбку, спокойно заметил Матвей.

Уши пристава порозовели, он забеспокоился и пробормотал:

— Как? Деревянников? Ах да, Деревянников… — И, почувствовав, что мужики заметили его замешательство, выскочил из-за стола и, выхватив бумагу из рук Матвея, закричал: — Ты что, в подлоге меня уличать? Ты, лапоть! Ты, видно, и есть главный зачинщик.

Неизвестно, какое направление принял бы допрос, если бы не случилось то, чего втайне поджидали мужики.

За стеной послышался стук телег, говор, топот ног многих людей. Потом вбежал взволнованный жировский урядник и что-то торопливо стал шептать становому на ухо. Пристав изменился в лице и, махнув энергично рукой, сказал:

— Не впускать!