Строговы

— Что ты, добрый человек, от обеда уходишь! — воскликнул Матвей, видя, что незнакомец собирается идти. — Разве мы не русские хлебосольные люди? Картошка вон варится, сметана есть, закусишь, и тогда — счастливой дороги.

Упоминание о еде поколебало решимость странника. Он посмотрел на котелок и снял с плеча котомку. Подошел дед Фишка. Он был мастер затевать разговоры с незнакомыми людьми. Через полчаса, угощая странствующего человека горячей картошкой, дед Фишка называл его уже Митрофаном. А тот сидел рядом с Матвеем и рассказывал:

— Тысячи под три всех нас набралось. Идем к прокурору выручки просить. Так и так, дескать: исстрадались. Да и об товарищах забота была. Заарестовали их и держат. А чем виноваты люди? Они выборные, общественное дело справляли. Доведись — каждый не посмеет отказаться. Идем, видим — солдаты, а с ними ротный Трещенков. Ну, ладно, думаем, солдаты так солдаты. Мы их не касаемся, чего ж им нас трогать? Глядим на них да посмеиваемся. Ротный что-то рукой показывает. Сначала этак вроде поверх головы, потом пониже и еще вовсе низко. Идем. До прокурора совсем близко, с полверсты идти осталось. Потом передние что-то остановились, а задние идут, напирают. Вдруг слышим-послышим — пальба! Сразу убитые, раненые. Стоны, крики. Которые еще живые, видят — дело плохо, наземь ложатся. А Трещенков уже по лежачим палит. Ну, мы и сдогадались, чему он солдат учил рукой. Сначала, мол, поверх голов, потом в головы, а уж дальше, значит, в лежачих. Так вот положили в тот день почесть две с половиной сотни убитыми, да больше того ранеными. Я с братом шел. Гляжу, он падает на землю: кричит: «Митрофан, братец родимый, за что?» Я хотел было придержать его, да кто-то налетел на меня, толкнул. Подполз я к брату, а он уже и глаза под лоб закатил. Только и успел прошептать: «Митрофан, братец, не забудь об моих детишках». А их, землячки, семеро — и один одного меньше.

— Далеко ли теперь-то, Митрофанушка, идешь? — спросил дед Фишка.

— Беспачпортный я, дедушка. Думаю поглубже в тайгу забиться и там в люди куда-нибудь пристроиться. Надо как-то жить. После того как случилось все это на приисках, думали — облегчение выйдет. А вместо этого нашего брата в тюрьмы стали сажать. Не жалобись, дескать, на свою судьбу. Ну, которые на взлет полегче, и подались с приисков кто куда может. Порешили народом так: умрем, а хозяевам не покоримся.

Матвей и дед Фишка отпустили прохожего только тогда, когда спрашивать его стало уже не о чем. Дед Фишка положил ему в котомку оставшиеся от обеда полковриги хлеба и несколько испеченных в золе яиц. Матвей проводил Митрофана до самой дороги и, прощаясь, посоветовал:

— Жирово, земляк, лучше стороной обойди: на урядника можешь нарваться. Да мужикам при случае о приискательской жизни побольше рассказывай. Стосковался народ по правде.

Вернувшись к костру, Матвей велел Артемке собрать всю посуду и пойти на реку вымыть ее. Когда сын ушел, Матвей сказал деду Фишке:

— Садись, дядя, на Рыжуху верхом и поезжай по полям мужиков собирать. Всех зови, которые, помнишь, тогда, при Тарасе Семеныче, были. Обсказать мужикам надо, как там, на Лене-то, царские палачи людей перестреляли. Передай, что вечером в ложбине у наших стогов ждать буду. Да смотри, с оглядкой делай это, чтоб не прознал кто ненужный.

— Насчет этого, Матюша, не учи. Меня на мякине не проведешь. Старый воробей.

Дед Фишка схватил узду и рысцой направился в березник — искать кобылицу Рыжуху.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

В свежие августовские вечера Максимка Строгов уходил за село к озерам. Если не было товарищей, уходил один. Домовничавшая Агафья вначале беспокоилась, удерживала внука и как-то пожаловалась на Максимку отцу. Матвей только махнул рукой:

— Не держи ты его, мама. Пусть ходит.

С тех пор Максимка уходил без спросу. Возвращался он утром и приносил ночную добычу: то карасей, нанизанных за жабры на таловый прутик, то подлинявших уток, пойманных с помощью остроухого черного пса Собольки.

Однажды, собираясь на озеро, Максимка попросил бабушку дать ему мешок. Агафья удивилась этому. Максимка объяснил:

— Калины, бабуся нарву. Калины там полным-полно.

Агафья любила пироги с калиной и, отыскав в кладовке мешок, наказала внуку:

— Попусту, сынок, не ломай калину. Долго ли ее на нет перевести. Будешь рвать, выбирай стебельки-то с ягодой. Принесешь, я ее на доски разложу да вон на солнце вынесу. Она и дойдет. Какая еще сейчас калина! Белая, зеленуха. Ее время, сынок, — воздвиженье, а послезавтра только еще второй спас. Ну, да чего говорить — рвать надо. Будешь ее спелую дожидать — никакой не достанется. Всю пооберут.

Максимка отрезал кусок хлеба, завернул его в мешок и, перебросив зипун через плечо, пошел к двери.

— Ночевал бы ты, сынок, дома. Все равно ночью калину рвать не будешь, — попыталась удержать внука Агафья.

Максимка задержался у порога, сказал:

— Нет, бабуся, пойду. Сегодня на вечерней заре на омутах окуней думаем ловить. А спать в шалашах будем. Со мной Андрюшка Зотов идет.