Стременчик

На смуглом и сейчас тяжёлой душевной борьбой омрачённом лице короля видно было, что работал над собой, стоял на страже каждого своего слова и поступка. Тысячи глаз смотрели на эти его черты, таинственно прикрытые, чтобы по ним прочитать, что они обещали в будущем. Король в свою очередь, мало откровенничая, хотел угадать, на кого там мог положиться.

В этом очень помогал Грегор из Санока, потому что был опытнее и лучше умел прислушиваться среди своих и чужих, что о ком утверждали. Магистра же снабжал многими наблюдениями быстрый, проницательный, всегда весёлый и с этим на вид легкомысленным весельем умеющий всюду влезть, Винсент из Шамотул. Поскольку его заранее отправили в Буду и у него было время, развлекаясь, пообщаться с людьми, о каждом из магнатов имел уже некоторые данные и сделанные замечания.

– Я не отчаиваюсь, – говорил в тот же вечер Винсент, – что мы постепенно привлечём их на свою сторону, но за исключением нескольких, на которых уже сегодня можно рассчитывать, потому что знают, что от вдовы прощения ждать не могут, за остальных не дал бы ломаного гроша. Но что есть, то есть, определённо, что число наших сторонников возрастает с каждым днём. Сила тоже имеет своё очарование, а не подлежит сомнению, что мы сильнее. Император ради своего родича, этого сына королевы, не двинет войска, не даст денег. Королева преследует остатками.

– Не говорите этого королю, – прервал Грегор из Санока, – потому что и так он сетует на судьбу. Честь не позволяет ему идти на попятный, но я знаю от него, что если бы мог, он скорее помог бы вдове и её ребёнку, чем с ними воевал.

– Эта война, видимо, долго не продлится, – сказал Винсент из Шамотул. – Я сказал, что королева преследует остатками, и знаю от венгров, которые осведомлены о каждом её шаге, что маленькую корону королев она заложила императору за несколько тысяч золотых червонцев, за которые в Чехии и Германи покупает наёмников; но это последнее усилие.

По прибытии в Буду почти не было ни минуты отдыха, так много было дел. По правде говоря, епископ Збышек взял на себя наибольшую часть щепетильных дел, но и молодой король чуждым тому, что его так интересовало, остаться не мог.

Приходили магнаты, епископы, воеводы, баны, губернаторы земель, относящихся к Венгрии, отдавать ему дань уважения и почтения, а скорее, чтобы заранее вглядеться, достаточно ли сильная рука у пана, чтобы удержать их в послушании.

На дворе не было недостатка и в тех двуличных фигурах, которых выслала королева Елизавета, чтобы в неприятельском лагере иметь свои уши и свои глаза. Накануне отъезда одного такого человека, у которого вырвалось оскорбительное слово, рассекли под замком.

Винсент из Шамотул утверждал, что знал из верных уст, что якобы сюда направили убийцу, чтобы по поручению графа Цели убил короля перед коронацией. Но воевода посмеялся над этим, потому что молодой король был постоянно окружён рыцарями, которые бдили над ним день и ночь, а епископ Збышек сам упросил, чтобы временно под кафтаном носил кольчугу.

– Это могут быть пустые страхи, – говорил епископ, – но осторожность никогда не бывает лишней.

В замке варилось и кипело. Съезжались все сановники государства, большие чиновники, епископы, а король Владислав по собственной воле заверил и настоял на том, чтобы всем его недоброжелателям были выданы охранные грамоты, гарантирующие безопасность особ.

Был это наилучший способ сблизиться и помириться, хотя сторонники короля, магнаты, думали использовать его коварно, чтобы избавиться от своих противников.

Среди этого наплыва панов, которые уже около пятиста лет принадлежали к христианскому миру, можно было увидеть и почувствовать племя, прибывшее с востока и осевшее, с горячей кровью и обычаями, которого несколько веков не могли сломить и укротить.

Даже в этом веке, который в целом был очень буйным, полным противоречий и вспышек, мадьяры казались полякам более пылкими и горячими, чем они сами. Ежеминутно среди совещаний выступало какое-нибудь дерзкое предложение, которое Збышек и польские паны должны был предотвращать.

Венгерские господа хотели силой привести к объединению и умиротворению, польские паны и особенно король – милосердием и добротой.

Внешне они пришли к согласию, но венгры в душе оставались при своих убеждениях.

Среди этих многочисленных прибывших туда Талочей, Пареньи, Оршагов, Палоучей, Чаких один мужчина особенно поражал своим своеобразием, вождь, уже известный победами, рыцарская фигура которого, исполненная благородной важности, отличалась каким-то геройским величием.

Хотя он не стремился показать своё значение и влияние, видно было, что его все признавали. Оглядывались на него.

Этим мужчиной был Ян Гуниады, который молодому королю и польским панам при первой встрече показался главой и вождём всех. В польском лагере знали, что его мнение было решающем при выборе Владислава. Во время настоящих диспутов и переговорах Гуниады не выступал деятельно и явно, был прежде всего солдатом и комадующим, только издалека смотрел на усилия духовенства и светских людей, не спуская с них глаз.