Стрельцы у трона

   -- В три либо в четыре места собиралася государыня царица. Я уж двоих гонцов погонил... Они уж по пути допытаются: в какой край поезд повернул из ворот из городских? А лекаря и во дворце, видно, нету... На дом за им тоже послано. Гляди, не замешкается, придет.

   -- Домой, -- покачивая поникшей от слабости головой, повторил Алексей. -- Быть тово не может... Может, стомился от бессонья. Спит где в покое... Ступай, пусть поискали бы. Сил мне надо ноне... А, чую, плохо мне сызнова... Неможется, совсем сил не стает...

   -- Батюшко родимый, може уйти бы нам, -- быстро вступился Федор. -- В иной час дочтем, как одужаешь, а ныне...

   -- И-и, где там... Може, последний мой и час пришел... Што откладывать... Немочно тому быть. Сиди, слушай... А ты, Петруша, сам ли лекаря погляди али спосылай ково... Лих, поживее. Да свету нам... Ишь, темно стало...

   Правда, зимний короткий день стал быстро догорать, и вечерние тени уже ложились по углам комнаты, плохо освещаемой небольшими оконцами с частым переплетом.

   Хитрово с помощью придверника быстро зажег несколько многосвещников, стоящих на столах, опустил на окнах занавески -- и сразу неверный дневной свет сменился вечерним, более ровным освещением.

   Спальник вышел, а Титов, придвинув поближе один из двух канделябров, зажженных на столе, где лежала хартия, поправил большие свои очки и стал продолжать свое однообразное чтение:

   "А царства все мои и великие княжества, все государство и земли, и власть самодержавную, и короны все, и кресты дедовские и прадедовские, скипетр и державу, бармы и шапку Мономахову завещаю..." -- прочел он, наконец, -- и сразу все словно вздрогнули, какой-то неопределенный звук, словно полувздох-полувозглас вырвался из груди почти у каждого из слушателей.

   Даже Федор, растерянный, словно подавленный видом больного отца, как-то насторожился, и внутренний испуг великого ожидания мелькнул у него в широко раскрытых глазах.

   -- "И Царство Казанское, и Астраханское, и Касимовское, и Ливонские земли, Кабардинские, Черкасские и Польские пределы, вновь покоренные, и Украинские земли казаческие и всю Великую и Малую, Белую и Порубежную Русь, все то завещаю и приказываю я..."Тут умышленно или случайно, но голос чтеца прервался, словно бы он не ясно разбирал: что дальше на писано в рукописи?

   -- Што встрял?,.

   -- Читай, слышь!..

   -- Читай же!..

   Эти возгласы почти против воли вырвались у большинства слушателей.

   -- "Приказываю я, -- снова повторил дьяк и повел дальше своим однозвучным голосом, словно и не слышал окриков, -- сыну моему старейшему, царевичу Алексию".

   Дочел и остановился теперь как следует, окидывая взором всех, словно желая видеть: какое впечатление произведет это имя покойного царевича, помещенное в завещании, составленном, очевидно, лет семь тому назад, когда царевич был еще жив.

   Досадливое разочарование ясно отразилось у всех на лице. Только Алексей, знавший, что написано, остался спокоен, и что-то вроде удовольствия промелькнуло на лице у царевича. Он и хотел и боялся услышать имя свое или брата Петра. После этого, он знал, начнутся толки, может быть, споры и вражда, словом, все, чего он так боялся, чего не любил.

   А тут оказалось совсем иное. Еще никто не вписан в завещание, если не считать умершего брата. Значит...

   Но дальше додумать Федор не успел. Мелькнуло у него в сознании, что дело еще не устроено. Свара и смута -- так же неизбежны, как и прежде, если только больной отец, жалея себя, не предоставит окружающим решить: кому быть наследником престола? Но сейчас же, как бы прочитав его мысли, заговорил Алексей, и внимание юноши приковалось к отцу.

   -- Недужен я. На одре лежу на смертном, быть может. Слушай же, сын мой, Федор. И вы все, бояре и воеводы мои, синклиты и советники. Как клялися мне и записи давали на послушание и службу верную царю своему и всему роду ево... Вот воля моя какова.

   Снова остановился для передышки больной. Предупреждая то, что может дальше сказать Алексей, Богдан Хитрово хотел было возвысить голос, что-то сказать, но Долгорукий и Федор и еще несколько человек из его же сторонников не дали ему говорить, остановили, кто взглядом, кто движением, кто голосом:

   -- Нишкни... Тихо... Слушайте царя, бояре...

   И среди полной тишины царь снова продолжал, обратись к Титову:

   -- Похерь, Иваныч, "Алексию"... Так... Ставь на поле: "Феодору"... Так! -- следя за движением пера Титова, сказал царь.

   Живое удовольствие сразу обозначилось на лицах у всех, кто был в покое.

   Алексей заметил это, бледная, мимолетная улыбка озарила и его скорбное лицо.

   -- Написал? Дале; "...со братом ево молодшим, царевичем Петром".

   И словно не видя и не слыша сдавленного смятения, которое всколыхнуло всех, едва царь продиктовал эти слова, он продолжал: