Стрельцы у трона

   Тоскливые думы одолевают Екатерину, как и остальных царевен. Но она не любит печального, грустного в жизни. И чтобы отогнать черные мысли, вчитывается девушка в давно знакомые ей, размеренные строки, которыми как-то не интересовалась раньше:

   О, благороднейшая царевна София.

   Ищеши премудрости выну (непрестанно) небесные.

   По имени тому (Мудрость) жизнь свою ведеши,

   Мудрая глаголеши, мудрая дееши.

   Ты церковны книги обыкла читати,

   В отеческих свитцех мудрости искати...

   Дальше пиит говорит, как царевна, узнав о новой книге Симеона, "возжелала сама ее созерцати и, еще в черни бывшу, прилежно читати"... И как ей понравилась книга, почему и приказала переписать сочинение начисто, как его поднес Софье Полоцкий. Вместе с книгой -- и себя поручает он вниманию и милостям царевны и кончает льстивой, витиеватой похвалой:

   Мудрейшая ты в девах, убо подобает,

   Да светильник серца ти светлее сияет:

   Обилуя елеем милости к убогим,

   Сию спряжа доброту к иным твоим многим.

   Но и сопрягла еси, ибо сребро, злато --

   Все обратила еси милостивне на то,

   Да нищим расточиши, инокам даеши,

   Молитв о отце твоем теплых требуеши.

   И яз грешный многажды сподобился взяти,

   Юже ты милостыню веле щедро дати...

   Почти вслух дочитывает Екатерина напыщенную оду, а сама думает: "Вот какие люди хвалили сестру. Умела же добиться. И все мы ей верили, что сделает она по-своему, не пустит на трон отродье Нарышкиной... А тут..."

   И темной, беспросветной тучей рисуется ей будущая жизнь, какая предстоит всем им, сестрам-царевнам. Так же заглохнут, завянут они, как их старухи тетки, вековечные девули, больные, обезличенные, вздорные, доживающие век в молитве, в постах, в среде своих сенных девок, шутих, дурок и юродивых...

   Не в такой ясной, отчетливой форме, но эти мысли теснятся в душе царевны.

   И свою тоску, свое предчувствие печального будущего она связывает только с сестрой Софьей, ее винит во всем. Уж если ей все верили, она должна была дойти до цели, не останавливаясь ни перед чем... Мало ли есть средств? Можно проникнуть и в терем Натальи, и в покои Петра... Не бессмертные же они... Грех, правда, великий грех... Так всякий грех замолить можно. И, наконец, расплата за грех еще не скоро будет, там, в иной жизни. А прожить так, как теперь, придется много лет... Это же хуже ада... И во всем -- Софья виновата...

   А Софья, которая думает почти то же, что и сестра, и тоже винит себя теперь в нерешительности, молча шагает мимо сестер и только больнее сжимает, ломает себе пальцы; порой -- подносит их к губам, схватывает зубами и зажимает почти до крови, чтобы не дать вырваться бешеному, злобному рыданью, подступающему к самому горлу, от которого грудь так и ходит ходуном.

   За дверью послышались шаги и голоса.

   Вздрогнули царевны. Неужели это идут за ними от Нарышкиных? Узнали, конечно, о сношениях со стрельцами, с боярами. И, пользуясь удачей, властью, попавшей к ним в руки, отвезут всех в монастырь, заставят насильно постричься...

   Это опасение сразу охватило всех сестер. Шесть сердец забилось с тревогой и страхом, широко раскрылось шесть пар глаз.

   Софья остановилась, Екатерина даже книгу уронила, вздрогнув. Остальные -- застыли на своих местах.

   Но сейчас же прозвучал знакомый голос Анны Хитрово, творящей входную молитву. Вошла она и Иван Милославский.

   Пока вошедшие закрывали за собою невысокую тяжелую дверь, в полуосвещенной комнате рядом обрисовались еще и другие фигуры, женские и мужские. Но те остались за порогом.

   -- Што пригорюнились, касатки мои, царевны-государыни? Али жалко брата-государя, в Бозе почившего Федора, света нашего Алексеевича? -- запричитала протяжным, плаксивым голосом Хитрово. -- Смирение подобает во скорбях. Не тужите, не печальте душеньку святую, новопреставленную. Чай, ведаете, до сорочин до самых круг нас летает чистая душенька. Скорбь вашу видит -- и сама скорбить почнет... Не надо. Божья воля творитца. Грех роптать на нее. Горе-то -- поручь с радостью шествует. Вот новый государь у нас есть... Юный царь Петр Алексеевич. Только што, Господь привел, здоровали мы ево, красавчика милова, на царстве. А там, слышь, толкуют: вам, государыни, и поспеть не довелося челом ударить брату государю на ево новом царстве. Я сказываю: в горести по брате, в слезах царевны-государыни... Може, пошли себя обрядить: достойно бы, с ясным лицом, не в обыденном наряде государю бы кланятца. А злые люди зло и толкуют. "Гордени-де царевны... Не по серцу им, што их единоутробный брат Иван не воцарился... И ушли потому...". Эки люди завистники. Адовы смутители. Ссорить бы им только родных, смуту заводить в семье царской... Ну слыханное ли дело? Как скажешь, Софьюшка? Ты у нас -- самая разумница слывешь. Такое делать и говорить можно ли?.. На рожон чево прати, коли не мочно ево сломати. Верно ли?..

   Софья, как и все царевны, хорошо поняла смысл причитаний Хитрово. Они ясно сознавали, что поступили неосторожно. И за это были наказаны минутою панического страха, сейчас пережитою сестрами.

   Кроме Софьи -- остальные царевны поспешно двинулись к дверям.