Стрелок-4

Покончив с делами в уборной и кое-как припудрив синяк, она вышла наружу, и хотела было уже идти в свой закуток, где стоял сундук с ее личными вещами, как вдруг наткнулась глазами на непонятно откуда взявшегося Будищева. Переодетый в партикулярное платье моряк выглядел как мелкий служащий или чиновник, случайно забредший в это гнездо порока, и только многое повидавшие в своей жизни глаза, выдавали в нем непростого человека.

— Здравствуй, красавица, — поприветствовал он ее.

— Доброго здоровичька, Дмитрий Николаевич, — расплылась она в профессиональной улыбке. — Что-то вы к нам раненько пожаловали, али не спится?

— Кто рано встает, тому бог подает, — парировал тот. — Скажи лучше, где Щербатый?

— Так почивает еще, — развела руками проститутка. — Умаялся с вечера.

— Так разбуди.

— Не любит он этого, — опасливо заметила Лаура.

— Да уж вижу, — неодобрительно покачал головой переодетый подпоручик, глядя на плохо припудренный фингал. — Вот только это он меня звал, так что пусть поднимается.

— Я ваших дел не знаю, — досадливо отозвалась та, и хотела было прошмыгнуть мимо, но Дмитрий остановил ее.

— Где сейчас твой сын? — спросил он.

— Что?

— Я спрашиваю, где твой сын от Николая Штерна?

— Вы что ли знали его?

— Воевали вместе. Он, Алексей Лиховцев и мы с Федором. Так, что?

— А для какой надобности вам знать, где мое дите теперь?

— Как тебе сказать, Дуня. Мы с Николашей друзья были. Типа, боевые товарищи. Но он погиб, а я жив. И от него только этот малыш и остался. Вот как-то так.

— Пожалеть решили, — понимающе протянула проститутка, — только где же вы были, жалельщики, когда меня брюхатую на улицу выкинули? Когда я побиралась, чтобы с голоду не пропасть? Что вы ко мне в душу лезете, окаянные?

Последние слова не на шутку разозлившаяся Лаура буквально выкрикнула в лицо офицерику, поле чего обожгла ненавидящим взглядом и бросилась прочь, чтобы никого не видеть и не слышать.

— Ну как знаешь, — пожал плечами Будищев.

Честно говоря, Дмитрий и сам не знал, зачем стал расспрашивать ее. Сентиментальным человеком он никогда не был, сочувствие к окружающим испытывал крайне редко, да и то, лишь к близким ему людям. Но сегодня ночью он проснулся с тяжелым сердцем и, против обыкновения, долго лежал с открытыми глазами, размышляя о своей причудливой судьбе и жизни. Пытался вспомнить, сделал ли он кому-нибудь хоть что-то доброе, но на ум приходил только погибший Семка.

Решительно поднявшись, он умылся, побрился и, переодевшись в чистое, сел писать письмо баронессе Штиглиц своим крупным угловатым почерком, даже не пытаясь соблюдать нынешние правила хорошего тона и уж тем более орфографии.

Милая Люся. У нас, к сожалению, не было возможности поговорить, а обстоятельства складываются так, что, возможно, уже не будет. Так уж случилось, что я полюбил вас. Это глупо, конечно, потому что мы слишком разные. Вы из высшего общества, которое никогда не примет меня, а я из простого народа. Теперь я понимаю это, но ничего не могу с собой поделать.

Я смог заработать хорошие деньги и если все пойдет так же, заработаю еще больше. Выслужил производство в офицеры и, наверняка, мог бы получить титул, но, вдруг, понял, что мне это не нужно. Графов и князей в России и без меня много, а Дмитрий Будищев только один. Мне не нужны ни ваше приданое, ни связи вашего отца. Я хочу лишь быть с вами. Если вы тоже хотите быть со мной, то скажите об этом. Если желаете, мы можем уехать куда угодно. Для меня везде найдется дело. Если же я ошибся, то прошу меня извинить.

Перечитав письмо, он вдруг подумал, что следовало «вы» писать с заглавной буквы, добавить какая она красивая и как сильно он ее любит, а закончить словами «искренне ваш», но не стал ничего исправлять, а подписал внизу листка — Д. Будищев и положил в конверт.