Вечер был теплым и в то же время свежим и приятным. Ставшее к концу дня багровым, солнце низко висело над горизонтом -- там, где горизонт был чист от скоплений многочисленных московских зданий. Жизнь в городе в эти часы оживала: полчища москвичей, окончив работу, с горящими глазами носились из магазина в магазин в поисках чего-нибудь такого, что можно было бы употребить в пищу либо надеть на себя, но часто эти поиски затягивались не на одни сутки, и обессиленные москвичи, хмурые и злые, понуро возвращались домой не солоно хлебавши, чтобы вечером забыться под взглядом всемогущего чародея Кашпировского. Чудаков стоически переносил эти издержки Перестройки и поэтому привык довольствоваться малым. Зайдя в попавшийся на пути гастроном, он приобрел практически весь ассортимент продуктов, бывший в наличии на прилавках: полбуханки черного хлеба, банку "Салата дальневосточного", две тушки сардинеллы х/к и кооперативную "клюкву в сахаре" за рубль пачка; горох, крупу "Артек" и сизо-фиолетовых полуощипанных кур он взять не решился. С этими покупками он и прибыл домой.
В своей московской квартире Чудаков имел некоторый запас продуктов, рассчитанный на довольно длительное безвыходное пребывание в ней при полном исчезновении последних с прилавков столичных магазинов. В основном здесь была собрана богатая коллекция всевозможных консервов, дефицитных круп (рис, гречка и даже макароны), копченостей и сухофруктов, но не последнее место среди всего этого изобилия занимали также сахар, соль и чай. Не следует, конечно, думать, что Чудаков был одержим страстью к столь характерному для нынешних времен накопительству. Нет, наш бескорыстный сыщик был выше этого. Все это богатство сыпалось на него из соседней квартиры, где жила чета немолодых бездетных супругов, работавших на продовольственной базе и считавших своим долгом поддерживать хорошие, если не сказать -приятельские, отношения с молодым работником овощного магазина. И хотя Чудаков редко баловал своих соседей дарами "черного хода" магазина "овощи-фрукты" No 257 (не посылать же их к черту, если тебя слезно умоляют достать хотя бы пару свежих огурчиков на Новый год!), они, несмотря на бурные протесты с его стороны, продолжали одаривать его "чем Бог послал" (по их собственному выражению), причем брали с него не более двадцати процентов сверх госцены. Чудаков же не умел отказывать и, идя на конфликт с совестью, переплачивал за дефицит столько, сколько с него просили -- и никогда не торговался. Следует отдать ему должное: часть "левых" продуктов он отсылал матери в деревню, часть продавал за собственную цену товарищам по работе -- в убыток себе, заметьте! -- а то, что оставалось -- оставалось, право же, совсем немного -- потреблял сам. Не помирать же с голоду, в конце концов!
Поэтому Чудакову не пришлось безутешно ходить из угла в угол своей единственной комнаты в поисках чего-нибудь съестного -- в смысле поесть у него, чего греха таить, все было в полном ажуре. Выложив на стол покупки, он приготовил себе легкий ужин, без особого аппетита съел его, удобно устроился в кресле и в темноте надвигающихся сумерек глубоко задумался.
Какие же выводы можно было сделать из случайно подслушанного им телефонного разговора следователя Щеглова? Вывод первый: в профессора Красницкого стреляли дважды. Теперь возникает вопрос: кто и когда? Если допустить -- что совершенно невероятно, но все же -- если допустить, что второй выстрел был произведен сразу же вслед за первым, а Чудаков его почему-то не услышал, то единственным свидетельством, подтверждающим непричастность Храпова ко второму (или к первому?) выстрелу, являются слова самого же Храпова. Храпов же утверждает, что стрелял только один раз -- по крайней мере, так Чудаков понял из телефонного разговора следователя Щеглова. Можно ли верить Храпову? Думается, да. Ибо зачем ему скрывать такую мелочь, как количество выстрелов, когда он уже признался в главном -- в убийстве человека? Что ему даст эта ложь? Ровным счетом ничего. Значит, если даже допустить, что чувства обманули Чудакова, простая логика все же на стороне Храпова.
Отсюда можно сделать вывод второй: помимо Храпова в профессора стрелял кто-то еще. И снова тот же вопрос: кто и когда? Ясно одно -- не Храпов. Тогда кто же? И когда -- до или после Храпова? Чудаков решил проанализировать оба варианта. Допустим, после. Это значит, что, помимо Храпова, в ту ночь еще кто-то сидел в засаде и ждал своего часа. Выстрелить он мог только в те полчаса, в течение которых Чудаков отсутствовал, гоняясь за человеком в плаще. И даже не полчаса, а минут пятнадцать, так как именно в этот отрезок времени Чудаков находился достаточно далеко от поселка, где-то в районе станции -- ведь вблизи поселка он наверняка бы услышал выстрел. Все же остальное время, вплоть до самого утра, Чудаков находился в каком-то десятке метров от места происшествия и не услышать выстрела просто не мог.