Страстотерпцы

   — Скажи: протопоп Богу не враг. Ведаю, Родион Матвеевич, ведаю — царь от Всевышнего учинён. Как мне не радоваться, ежели он, свет наш, ко мне, ничтожному, добренек... А что стоит между нами, про то Исуса Христа молю, Богородицу Заступницу, авось помаленьку исправится.

Стрешнев даже головою тряхнул.

   — Крепок ты, батька! А говорить-то нужно не Исус, то невежество, — Иисус.

   — Говорим, как язык привык, как святые отцы говаривали. Да и где нам до вашего московского вежества? Мы люди лесные, нижегородские.

Стрешнев вышел, но дверь за собой не затворил, сказал в дверях:

   — Мне ли просить тебя быть умным? Не дури, батюшка. Не сказал бы сего, да сердцем за тебя болею.

   — «Отче наш, иже еси на небесех!» — завопил Филипп и ни в едином слове не сплоховал, сказал, как Христос учил.

Дня не минуло, прислал десять рублей Лукьян Кириллович — царский духовник.

Ещё через день казначей Фёдора Михайловича Ртищева уловил протопопа в Казанской церкви, сунул в шапку шестьдесят рублей. То были не деньги — деньжищи громадные.

Многие поспешили к протопопу с подношениями; кто мешки с хлебом везёт, кто побалует красной рыбой, кто шубу подарит, кто икону... Всем стал дорог батюшка Аввакум, всем вдруг угодил.

Не отстал от других и Симеон Полоцкий. Явился душистый, новая ряса аж хрустит, улыбки все зубастые, в глазах любовь пылает.

   — Слышал, батюшка, берут тебя на Печатный двор. Грешен, завидую. Говорят, Арсений Суханов привёз с Афона древнейшие свитки. Почитал бы с великой охотой сочинения, приобретённые в Иверском Афонском монастыре, в Хиландарском, Ватопедском, Ксиропотамском... Какая древность! Какая святость!

   — Ох, милый! Коли мне те свитки дадут, так я тебе их покажу. Приходи, будь милостив, вместе почитаем.

У Симеона тоже был подарок протопопу, принёс кипарисовую доску.

   — В Оружейной палате презнатные изографы. Закажи себе икону на сей доске по своему желанию.

   — Спасибо, — поклонился Аввакум монаху. — Велю написать Симеона Столпника. Молитва Симеонова длиною в сорок семь лет, сорок семь лет стоял на столпе.

Анастасия Марковна подала гостю пирог с вишней да яблоки в мёду.

Симеон отведал с опаскою, но понравилось, за обе щеки ел.

   — Бывал я на богатых пирах, но так вкусно нигде ещё не было, как в доме твоём, — польстил гость хозяйке. И про хозяина не забыл: — Ты мудрый человек, Аввакум. Умный — богатство народа, умный должен себя беречь, ибо от Господа дар. Я с моими учениками написал вирши в честь государя, государыни, в честь царевичей и царевен. Если ты можешь слагать стихи и если ты тоже восславишь великого государя, я прикажу читать твои вирши наравне с моими.

   — Помилуй, батюшка! — изумился Аввакум — Я на слово прост. Уволь! Уволь меня, грешного. Да ведь и Бога боюсь! Баловать словами уж не скоморошья ли затея? Скоморохов я, бывало, лупил за их вихлянье, за болтовню.

   — Писать вирши — занятие благородное, — возразил Симеон. — В речах твоих, батюшка, я нашёл столько огня, что убеждён: отменные получились бы вирши! И почему ты поминаешь скоморохов? Подумай лучше о Романе Сладкопевце. Он складывал вирши для восславления Господа{30}.

   — Пустое глаголешь, Симеон! — сказал сурово Аввакум. — Роман Сладкопевец не последний среди отцов вселенской церкви. Кто — он, и кто — мы с тобою? Не тщись равнять себя со столпами, Симеон. Полоцк — не Сирия, а твоё служение царю и царевичу — не столпничество. Да и времена нам достались — не вирши слагать, а плачи по погибшей душе.

Расставаясь, Симеон покручинился:

   — Горестно мне, недоверчивы русские люди. Отворить бы твоё сердце, протопоп, золотым ключом, сослужил бы ты государю великие службы. Восславь славное, и сам будешь в славе. О превосходный дарованиями, соединясь с тобою помышлениями, мы могли бы творить благо и любовь для всей России. Говорю тебе, восславь славное, ибо земля твоя создана для любви и твой царь любви сберегатель и делатель. Славь славное и будь во славе!

   — Солнце на небе уж едва держится от фимиамов и славословий. Кадить земному владыке — угождать сам знаешь кому.

   — Грустно мне, — сказал Симеон.

   — А мне, думаешь, не грустно?

Поглядели они друг на друга, поклонились друг другу.

10

В тереме для царского семейства Симеон Полоцкий с учениками, привезёнными из Белоруссии, устраивал «зрелище красногласное».

Алексей Михайлович, Мария Ильинична, Алексей Алексеевич сидели на деревянных, высоких тронных креслах, остальные дети с мамками разместились по лавкам. Лавки были золочёные, крытые изумрудным бархатом. Да и палата была, как изумруд, травами расписана.