Страсти по Феофану

   — Раз не понимаешь, значит мало. Потому что без выпивки в русских делах не разберёшься...

Утром Ерофей приказал слуге сбегать к Митрофану и позвать на завтрак. Харитон отсутствовал больше двух часов, но потом явился вместе с приглашённым — человеком скуластым, осанистым, узкоглазым, в жилах которого, вероятно, было немало монгольской крови. Тот, представившись Феофану сурожским[7] купцом, передал из рук в руки запечатанный свиток.

Разломав сургуч, Софиан раскатал письмо и взволнованно принялся читать. Почерк был действительно дочки Гаттилузи:

«Здравствуй, Фео! Извини, что тревожу твой покой, но меня принуждают к этому крайние обстоятельства. Видимо, я скоро уйду из жизни. Вековое проклятие, заставляющее женщин моего рода добровольно умерщвлять себя, несомненно, сбудется и в моём случае. И заботит меня уже не моя личная судьба, а судьба детей. Именно о них и молю как-то позаботиться.

Выходя замуж за Варацце, я ещё не знала, что ношу под сердцем ребёнка. А когда супругу стало известно, что ему досталась жена, грузная от другого, ярости его не было границ. Он с тех пор и возненавидел меня. Год мы прожили порознь. Я благополучно разрешилась от бремени, и родившийся мальчик получил при крещении имя Григория. Консул Каффы постепенно смирился с его существованием, но потребовал, чтобы я родила ему собственных наследников. Но, увы, все четыре года, что мы прожили вместе, я хожу бесплодной. Может, потому, что не проявляю к дону Лукиано никакой симпатии? Или он стареет? Как бы там ни было, но его отношение ко мне за последние несколько месяцев сильно изменилось. Оскорблениям, унижениям несть числа. В наказание за малейшую оплошность он берёт меня силой, а недавно так ударил тростью, что сломал два ребра. Я неделю не вставала с кровати.

Жизнь моя превратилась в ад. От отчаяния я уже готова, вслед за бедной сестрой Фьореллой, вскрыть себе вены. И удерживают меня от этого шага только дочь и сын. Как Варацце поступит с ними? Будут ли они расти в безопасности?

Сделай что-нибудь, Феофан. Ты ведь понимаешь, наверное, что Григорий — от тебя, и ни от кого больше. Он и ты похожи. Скоро мальчику исполнится шесть, а его уму и смётке могут позавидовать взрослые. Если вы увидитесь, то наверняка станете друзьями.

Дорогой Фео! Обратиться мне больше не к кому. Уповаю на твою мудрость, Софиан. Прояви великодушие и спаси моих крошек.

Остаюсь по-прежнему преданной тебе. Ты мой ангел-хранитель. Я навек твоя.

Любящая Л.»

Дорифор сидел бледный, взволнованный, повторял одними губами: «Сын... Григорий...» Все смотрели на него в ожидании. Наконец, Ерофей не выдержал и спросил:

   — Ну, так как, дружище? Неприятные новости?

Живописец очнулся от своих мыслей и обвёл окружающих странными глазами, словно видел впервые. А потом ответил:

   — Я с тобой еду в Каффу. Это решено.

Новгородец и Сурожанин радостно пожали ему руки, снарядили Харитона за едой и выпивкой на первый этаж, приговаривая, что такое событие надобно отметить. Сын Николы молча соглашался, всё ещё пребывая в явной отстранённости от реального мира. Путешественник задал ему вопрос:

   — А Ромашку и Симеошку — что, берём заодно?

Тот пожал плечами:

   — Я не против...