Страсть Клеопатры

Рамзес промолчал – он был не вправе комментировать такие вещи. Но он понимал, что женщина эта ослеплена страстной любовью, только не к мужчине, а к своему потерянному царству. Или, возможно, и к тому и к другому, просто она не хотела этого признавать. К тому же он чувствовал, что если начнет сейчас проявлять к этому вопросу повышенный интерес, то их наметившийся и пока еще хрупкий альянс может оказаться под угрозой.

– Это его последний шанс, – сказала Бектатен. – Привезите его сюда, чтобы он у него все-таки был.

– Последний шанс? – удивился Рамзес. – Последний шанс для Сакноса?

– Да, для него, – тихо подтвердила Бектатен.

– Вы считаете, что он сможет как-то искупить свою вину? – спросила Джулия.

– Я считаю, что должна дать ему выбор.

Она вновь повернулась к ним лицом, четко и с нажимом произнося каждое из слов, несших в себе скрытую угрозу:

– Мой сад хранит много секретов. Намного больше, чем сейчас лежит перед вами на этом столе. Эти наши с вами пересуды… они бессмысленны. Так вы соглашаетесь на мои условия? Можем мы, наконец, перейти к делу?

Вместо ответа Рамзес шагнул вперед и взял в руку один из грозных кинжалов, как несколько минут назад уже сделала Джулия.

– Да, – сказал он. – Давайте начинать.

35

Парк Хэвилленд

Было невозможно определить, сколько прошло времени. У нее было такое чувство, что ее бросили в эту камеру уже много часов тому назад.

Готовили ли ее к тому, чтобы скормить собакам? Или же эта изоляция была еще одним видом изощренной бескровной пытки?

И как объяснить внезапно охватившее ее удивительное спокойствие? Неужели это признак того, что она смирилась, сдалась?

Дверь в камеру неожиданно распахнулась. Бессмертные, которые до этого заковали ее в цепи, на этот раз принесли с собой платье, фарфоровый таз с теплой водой и тряпку, которой можно было бы помыться. Все это было представлено ей с таким видом, будто это были какие-то царские подношения. Ей пришлось сдерживаться, чтобы презрительно не рассмеяться абсурдности происходящего. О какой царственности может идти речь в этой темной сырой келье, где пахнет землей и гниющими опавшими листьями? Низкие, жалкие людишки!

Но манера поведения тюремщиков существенно изменилась. Да, она по-прежнему была их пленницей, но теперь они видели в ней царицу.

Платье из тонкой невесомой ткани, расшитое жемчугом и драгоценными камнями, напоминало ей пенящиеся волны Нила. Не столько сам наряд, сколько его дурацкие украшения. Эти камни на одежде. Надеть его станет для нее унижением, но еще большим унижением будет, если она останется в этой тесной затхлой каморке.

Она следила за своими похитителями, строившими из себя подносителей даров, пока они не удалились, после чего разделась.

Если бы она не испытала того ужаса, когда ее едва не скормили бессмертным псам, она, наверное, восприняла бы как надругательство тот факт, что ей приходится мыться, макая ветхую тряпку в стоящий у ее ног таз. Но ткань оказалась мягкой, а вода – достаточно теплой, так что она должна была быть благодарна и за это.

Когда она надела предложенное ей платье, ее неожиданно охватило очень приятное необъяснимое чувство. Она мгновенно догадалась, что дело тут не только в нежном прикосновении ткани к коже. Возможно, само это ощущение и было спровоцировано этим ее новым нарядом, но истинный его источник находился где-то далеко. И это была Сибил Паркер. Клеопатра как будто почувствовала тонкие шелковые простыни, тяжесть мягкого одеяла. Кто-то в этот момент заботился о Сибил Паркер, успокаивал ее. Кто-то укладывал ее на шикарную кровать, в роскошную постель. И как раз тогда, когда мысль эта вызвала в ней раздражение и зависть, откуда-то прозвучал голос Сибил, который она слышала так же отчетливо, как и в своем последнем сне:

«Мы уже идем, Клеопатра. Ничего не бойтесь. Мы обязательно придем за вами, обещаю вам».

Она слышала океан, мощный рев прибоя, бьющего в скалы; а когда позволила себе опустить веки, то увидела призрачные очертания горящего камина и тени проходящих мимо него людей. И хотя затем видение резко пропало, голос Сибил запечатлелся в ее памяти и звучал в ушах четко, как звон далекого колокола.

– Кто это – «мы»? – вырвалось у нее.

Дверь камеры открылась. Ее тюремщики, похоже, никуда и не уходили. Поэтому, чтобы как-то скрыть этот свой неосторожный возглас, она скороговоркой произнесла:

– Я оделась. И готова к ужину.

«Кто идет, Сибил? И реально ли надеяться, что они смогут спасти меня?» – мысленно спрашивала себя Клеопатра.

Ответа не последовало.

Эти контакты были непредсказуемы, с ними было не все так понятно, как со снами. Теперь казалось, что они больше основываются на физическом восприятии, чем на странных видениях. А может быть, Сибил просто отказывается отвечать и не хочет рассказывать, кто идет к ней на помощь? Действительно ли она направила за ней спасательную экспедицию, или же Клеопатре предстоит стать жертвой еще одного злодеяния?