Страсть

Я бы себе говорил: вот я сижу, работы не слишком много, кино затухает, художественное телевидение практически закончилось, концертов нет, а в это время в Израиле мои товарищи в театре «Гешер» (что в переводе значит «Мост») успешно играют, они попробовали, что такое другая жизнь, а я так и не решился. Зная свой самоедский характер, могу сказать точно: я бы себя сгрыз. Мне нужно было все попробовать самому. Надо было узнать, что такое в 57 лет начать учить иврит, что такое играть на чужом языке, что такое суметь на нем преподавать в театральном институте, и многое другое…»

Отъезд Козакова многие его коллеги восприняли неоднозначно. Некоторые – с пониманием, другие (таких оказалось большинство) – с раздражением и злостью. По их мнению выходило, что Козаков чуть ли не предал родину в самый ответственный момент – покинул страну накануне революционных событий (два месяца спустя в Москве чуть было не пришел к власти ГКЧП). К примеру, Виктор Мережко, отсняв эпизод отъезда Козакова с семьей на вокзале, вставил в него комментарий Владимира Познера, который публично осудил Козакова. В те дни в средствах массовой информации были и другие нелицеприятные выступления коллег уехавшего актера. Чуть позже Козаков напишет: «Это заставило меня крепко задуматься: что же у нас за страна такая, если люди одной профессии, одного круга интересов, которым все доподлинно известно – и про положение дел с кино, и про зыбкость существования в театре почти каждого из нас (и моего, в частности), и про то, что не от хорошей жизни я бежал и тем паче не на легкие хлеба себя обрек, могут – ничтоже сумняшеся – такие передачи вслед уехавшему сделать или в таковых участвовать, зная, что уже и ответить публично не могу? Если свои на такое идут, так чего ждать от чужих?..»

Стоит отметить, что Козаков уезжал в Израиль не спонтанно, а тщательно все взвесив. Еще в декабре 1990 года он в течение двух недель находился в этой стране на гастролях и смог заручиться поддержкой своих коллег, приехавших туда за несколько лет до этого (актера Валентина Никулина, режиссера Евгения Арье). Коллеги пообещали ему место актера и режиссера в своем новом русскоязычном театре, даже гарантировали зарплату в 1000 долларов. Так что Козаков ехал в Тель-Авив не на пустое место. Однако действительность, с которой Михаил столкнулся в Израиле, оказалась менее привлекательной, чем рисовалась ранее в его воображении: выяснилось, что театру «Гешер» Козаков не очень-то и нужен. В итоге все его режиссерские задумки оказались невостребованными, да и актерские перспективы были весьма расплывчаты. В конце концов ему было предложено в двухнедельный срок заменить артиста Бориса Аханова в постановке «Розенкранц и Гильденстерн», что самому Козакову показалось делом абсолютно нереальным: после всех мытарств, связанных с переездом, невозможно было за столь короткий срок выучить роль и ввестись в почти готовый спектакль. Короче, Козаков в те дни чувствовал себя не самым лучшим образом. А тут еще на его пути возник змей-искуситель в лице бывшего замдиректора Малого театра, а ныне – одного из работников дирекции Тель-Авивского государственного камерного театра Юрия Хилькевича. Он предложил Козакову перейти к ним в театр и сыграть роль Тригорина в постановке Бориса Морозова «Чайка», причем на иврите. Поначалу Козаков хотел было отказаться, однако после того как Хилькевич ознакомил его с условиями будущего договора – приличная зарплата на целый год, всевозможные пенсионные отчисления и т. д., – согласился.

Соглашаясь на переход в другой театр, Козаков в душе осознавал, что идет на определенный риск. В течение пары-тройки месяцев выучить и сыграть роль на чужом языке, которого до этого он никогда не знал (на иврите он мог сказать только одно слово – «шалом»), казалось делом неподъемным. Однако ситуация обязывала актера пойти на риск, и он, несмотря на все свои сомнения, надеялся справиться с этим делом. Внутреннее чутье его не подвело: уже 4 октября в театре состоялась первая репетиция, и Козаков выдал весь текст роли наизусть, да еще и с правильным произношением. А ровно два месяца спустя в камерном состоялась премьера «Чайки», которую Козаков, по мнению публики и критики (восторженные статьи появились даже в «Нью-Йорк таймс» и «Вашингтон пост»), отыграл вполне достойно. Чуть позже о Михаиле даже сняли документальный фильм под названием «Я должен играть», который показали по Израильскому телевидению.