Страшный враг

-- Это хороший знак, -- почему-то рассчитал он. -- Ну, теперь уже немного осталось.

Неприятно было то, что дождь явно усиливался. Кроме того, как-то особенно нудно и терпко заныли колени.

"Кажется, простудился", -- с тихим ужасом подумал Пётр Алексеевич. -- Домой. Скорее домой. Какой кошмар!

Но домой ещё нельзя было. Ныли колени, и в голову лезли необыкновенно пустые и надоедливые мысли. Улицы совершенно опустели, даже не проезжали извозчичьи пролётки. Он видел, как одна за другой запирались парадные двери, но всё ещё медлил.

-- Просчитаю до трёхсот, а потом поверну обратно. Пусть он уснёт, а то неловко дать рубль, он удивится и спросит: за что?

Мокрый, усталый, с подгибающимися ногами он направился к себе. По дороге ему попалась в глаза вывеска аптеки. Пётр Алексеевич позвонил -- раз и другой. Заспанный угрюмый парень отпер дверь. Он прошёл в аптеку, где помощник провизора с поднятым воротником пиджака уже ждал его за прилавком.

-- Сушёной малины на десять копеек, -- сказал Пётр Алексеевич.

-- Ма-ли-ны? -- зло растягивая слово, сказал парень.

Угрюмый парень, запирая дверь, вопросительно посмотрел на Фогеля. Тот вышел.

Через три минуты он звонил у своего подъезда. Его сердце билось. Выйдет сам швейцар или его жена? Хотя это было всё равно, -- но лучше, если швейцар сам. Он видел, как осветилась лестница, и длинный, худой Егорыч, закутавшись в пальто, медленно потащился к дверям. Через стекло Фогель подивился бледности и худобе его лица. Швейцар изнутри долго возился с ключом и наконец, не взглянув, пропустил мимо себя позднего гостя. Но поздний гость остановился и увидел, что в голубых старческих глазах швейцара, как и тогда, отразился немой страх. Старик даже руки протянул вперёд, как будто отстранялся от чего-то ужасного.

-- Не лёгкая служба вставать по ночам, -- сказал Фогель и нарочно медленно принялся рыться в кошельке, хотя рубль этот давно уже был заготовлен: -- старому человеку покой нужен прежде всего. Я, например, если не высплюсь, то... Вот тебе, голубчик, получи.

Он протянул серебряный рубль. Швейцар механически взял монету.

-- Спасибо, барин, -- едва внятно пробормотал он, запирая двери.

Пётр Алексеевич сделал два шага наверх по лестнице и остановился, как будто только что вспомнил:

-- Писем не было?

-- Чего? -- глухо переспросил швейцар.

-- Писем?..

-- Не было.

"Каналья", -- злобно подумал Фогель и продолжал подниматься.

Ещё долго не ложились и обсуждали положение. Было ясно, что этот рубль пропал даром, и враг более страшен и опасен, чем это казалось. Сделалось совсем тоскливо.

Пётр Алексеевич напился горячего малинного чаю и всю ночь потел. Ему снились беспорядочные сны без начала и конца. Ночь казалась длинной, как две обыкновенных. Он просыпался, видел жёлтый свет лампы, над ним стояла, наклонившись, Лидия Александровна вся в белом. Всё ещё ночь... До фонаря тридцать пять шагов... "Тридцать шесть, тридцать семь", -- тяжело думал Фогель. Засыпал и снова просыпался и опять видел жёлтый свет горящей лампы.

Он встал на другое утро похудевший, с кругами под глазами...

-- ЧтС с вами? -- спрашивали на службе.

-- Целый ряд неприятностей дома... -- отвечал он и хмурился.

Швейцара он уже не видел несколько дней и беспокоился.

-- ЧтС муж? -- спрашивал он.

-- Болен, -- отвечала жена швейцара, тоже отводя глаза в сторону.

Но однажды, возвращаясь к себе, он увидел их обоих -- швейцара с женой. Егорыч поседел и тряс головой. Фогель обрадовался и, не раздумывая, спросил:

-- Голубчик, ко мне не заходил князь Остен-Ливен?

Швейцар вскочил и пожевал губами.

-- Заходил, -- быстро ответил он: -- заходили-с и оставили карточку. Где карточка? -- строго крикнул он жене.

Фогель изумлённо смотрел на него, потому что никакого князя Ливена не ждал и даже не знал такого.

-- Должно, кто взял из жильцов. Заходили-с, спрашивали.

Он начал что-то бормотать, старуха увела его.

Через день Фогель, спускаясь с лестницы, услышал, как старуха кому-то говорила:

-- Извёл его, колдун проклятый, чернокнижник, собака. Покою от него нет. Егорыч говорит: "Это смерть моя пришла; помру, говорит, кровь мою сосёт". ЧтС ты будешь делать?

Старуха услышала шаги и оборвала разговор. Фогель молча прошёл мимо. Он понял, о ком шла речь, и ему сделалось горько:

-- Они ещё правы, -- усмехался он: -- он мне жизнь отравляет и ещё жалуется. Каналья. Низшая раса. Ох, кСлет. Опять закололо. Умру скоро, канальи этакие.

-- ЧтС с вами? Вам надо серьёзно заняться своим здоровьем, -- посоветовали Фогелю на службе.

-- У меня ужасные неприятности. Вы представить себе не можете, -- плаксиво и ища сострадания пояснял он.

Письма от сестры жены всё не было. Пётр Алексеевич начал жаловаться на сильную головную боль, ставил себе горчичник и с тоской высчитывал, сколько времени осталось жить в этой постылой, в этой проклятой квартире. Мигрень и колотье в груди не проходили. Фогель осунулся и постарел лет на десять.

-- Кровь мою сосёт. Помру, -- горько жаловался он жене, не подозревая, что повторяет чужую фразу.