Страшные рассказы

Касательно Эдгара По есть несколько моментов, по которым наблюдается единодушное согласие, например его природная изысканность, красноречие и красота, которая, как поговаривают, в известной степени была предметом его тщеславия. Его манеры, причудливая смесь достоинства и грациозной деликатности, были пропитаны уверенностью. Выражение лица, походка, жесты, посадка головы – все это, особенно в его лучшие дни, указывало на избранника судьбы. Все его естество дышало какой-то проникновенной торжественностью. Он и в самом деле был отмечен природой, как фигуры тех прохожих, которые приковывают к себе взор стороннего наблюдателя и занимают его ум. Даже едкий педант Грисуолд, и тот признал, что, придя к По и увидев его бледным, больным, еще не оправившимся после болезни и смерти жены, он был крайне поражен не только совершенством его манер, но также аристократическим обликом и благоухающей атмосферой квартиры, обставленной, впрочем, весьма скромно. Грисуолду неведомо, что поэту больше, чем любому другому мужчине, была присуща волшебная, свойственная испанкам и парижанкам способность сотворить наряд из ничего, и что По изобрел искусство преобразовывать хижину во дворец совершенно нового типа. Разве он, проявляя неслыханную любознательность и оригинальность мышления, не разрабатывал проекты меблировки? Разве не вынашивал планы строительства деревенских домов, разбивки садов и переделки ландшафта?

Существует очаровательное письмо мадам Фрэнсис Осгуд, которая, будучи одной из подруг По, сообщает нам самые любопытные подробности о нем как личности, о его привычках и о том, какие порядки были заведены у него дома. Эта женщина, которая сама была незаурядным литератором, смело опровергает порочность и все лживые упреки в адрес поэта.

«С мужчинами, – говорит она Грисуолду, – он, по всей видимости, был таким, каким описываете его вы, и, как мужчина, вы, возможно, правы. Однако я утверждаю, что с женщинами он был совершенно другим и никогда женщина не могла узнать г-на По, не проявив к нему глубочайшего интереса. Я неизменно воспринимала его образцом элегантности, изысканности и благородства…

Впервые мы увиделись в Эстор Хаус. Уиллис передал мне за столом «Ворона», по поводу которого автор, как мне сказали, желал знать мое мнение. Таинственная, сверхъестественная музыка этой причудливой поэмы проникла в такие сокровенные уголки моей души, что, когда я узнала о желании По быть мне представленным, меня охватило странное чувство, больше напоминавшее собой трепет. Он предстал предо мной – с красивой, горделивой головой, с темными глазами, излучавшими какой-то особенный свет, свет чувства и мысли, со своими манерами, представлявшими собой необычную смесь непередаваемого достоинства и утонченности. Он поклонился мне – степенно, спокойно и почти даже холодно – но за этой холодностью вибрировала столь ярко выраженная симпатия, что я не могла удержаться и поддалась тому глубокому впечатлению, которое он на меня произвел. С этого момента и до самой его смерти мы были друзьями… и я знаю, что в его последних словах была часть воспоминаний обо мне и что перед тем, как дух его был сброшен с царственного трона, он предоставил мне высшее доказательство своей верности в дружбе.