Страшно ли мне?

«Пойдем, пройдемся», — предлагает Ольга.

«А можно?»

«Знаешь что! Я сыта по горло. Все время надо быть начеку. Отпрашиваться? Нам позволяли командовать ротами, батальонами, бригадами. Никакой разницы не делали между нами и мужчинами. Тебя когда-нибудь спросили, а сможешь ли? Тебе хоть когда-нибудь кто-нибудь отдал половину своего ломтя хлеба или предложил нести вещмешок? Сколько раз ты отступала последней? Ты отступала, только убедившись, что все действительно в безопасности. Сколько раз переносила раненых на себе. А теперь мы с тобой будем отпрашиваться? У кого? С какой стати?»

Поднимается туман. С замковой горы смотрим на Любляну. На реку.

«Помнишь, какая была радость, когда мы вошли в город?»

«Думаешь, когда-нибудь нам будет так же хорошо?»

*

«Не выдумывай. Чудес не бывает».

Ночью я поехал в дом священника. Меня отвез Тоне. Ему я могу доверять. Несколько дней назад младший брат мне сообщил, что слышал, будто священник собирается бежать в Австрию, и к нему хотят присоединиться несколько его верных прихожан. Они-то зачем?

Имени его не помню. По вечерам он часто приходил в гости к графу. Они запирались в библиотеке и беседовали часами. Иногда приглашали меня на стаканчик вина. Во время войны я его несколько раз встречал. Мы раскланивались. В деревне говорят, что он выдал немногих. Ровно столько, чтобы итальянцы, немцы и белые его оставили в покое. И партизаны тоже. Не знаю. Вроде бы иногда он помогал кому-то из наших. Теперь вот убеждает преданные души пуститься с ним в бега.

Еще раз прошу его не делать этого.

«Кто-нибудь видел, как ты входил?»

Ему страшно.

«Послушай, поехали со мной. Утром отвезу тебя в суд. Признаешься в том, что тебе известно, что неизвестно, получишь несколько лет. Несколько лет».

«Меня растерзают, как только я там покажусь».

«Кто?»

«Эти твои, красные. Все так говорят».

«Спорим, что это не так?»

Он думает, что я шучу. Люди рассказывают друг другу страшные вещи. Я знаю, что англичане всех, кто переходит границу, отправляют назад[15]. Действительно, всех? Не имею понятия. Как мне убедить человека, чтобы тот сам не делал шаг в неизвестность и не вовлекал в это множество ни чем не повинных людей. Неповинных? Не знаю. Только не надо опять крови, еще больше крови. «Еще стаканчик?»

«Хорошее вино».

«Мое, домашнее».

Он встает и наливает мне вина.

«Подождешь меня?»

Я киваю.

Священник зовет кухарку и велит ей уложить в маленький чемодан самое необходимое. Кухарка голосит.

«Господин, я не могу. Господин, и я с вами».

Женщина краем фартука утирает глаза.

«Что я скажу вашим прихожанам», — причитает она.

«Скажи им, чтобы не пускались в бега. Скажи им, пусть ждут от меня вестей. Вот он передаст».

Он поворачивается ко мне.

«Ты ведь передашь».

Я киваю.

Священник сидит на заднем сиденье. Машет плачущей кухарке и скулящему псу.

«Всегда был со мной. Мой верный Руно».

«Скоро ты снова его увидишь».

Тоне ведет машину и молчит.

*

Я получила матрас. Я получила комнату. Вот радость. Комнату в самом центре города. Ольге, Кате и мне, наконец, дали комнату. Ключа от нее мы не получили, потому что человек, который довез нас до нового места жительства, сказал, что так или иначе все наше.

«Но никаких мужских визитов», — строго нам наказал.

Угу.

«До войны я спала с братьями в одной комнате. Потом… Да что там, известно, что было потом», — я чуть не плачу от счастья.

«Анчка прислала нам капусту и картошку. Брат привез».

«Как она?»

«Брат сказал, что устроилась, собирается замуж и ждет нас. Будущий муж, вроде, ничего. Они решили жить в деревне и вести хозяйство».

Анчка, храбрая Анчка. Все отступают, а она кричит: «В атаку!» Анчка, преподававшая в партшколе. Будет вести хозяйство. Наверное, это разумно, размышляю я. Она справится? С картошкой, с курами, с морковкой, с коровой.

Мы сидим за столом и едим суп с капустой и картошкой. Суп, который я научилась готовить у бабушки, той, что похоронила так много детей, той, что всегда скрывала свое горе, той, что научила меня читать. Может быть, она сейчас на нас смотрит. Хорошо бы. Немного тепла, посланного с небес, нам бы не помешало.

«Если бы я верила в Бога, то подумала бы, что мы сейчас в раю», — говорит Ольга.

«Да уж, рай, — откликается Катя. — Наш рай на земле. Сегодня видела Злату и Штефку. Они несли какие-то свертки, а когда я спросила, что у них там, куда несут, где взяли, то обе смутились».

«Мы торопимся», — сказали и убежали.

«Видела я их. Не знаю, о чем речь».

«Как не знаешь, — резко произносит Ольга. — Ты же знаешь, с кем они спутались, теперь у обеих пропуск в спецмагазин».

«Спецмагазин?»

Раскрываю от удивления рот.

«Ты когда-нибудь поумнеешь? Ты такая наивная, и это после всего, что мы пережили».

Ольга постоянно надо мной подшучивает.

Раздается стук в дверь. Милан с широкой улыбкой и бутылкой вина.

«Девчонки, мы победили. Победили на выборах. Народный фронт».

И, правда, рай, думаю я. Опять победа. И забываю о спецмагазине.

*

Голова раскалывается. Нога, которой у меня нет, болит. Из Красного Креста сообщили, что следы отца теряются где-то в Бразилии, в джунглях Амазонки. Это сегодня.