Страшно ли мне?

Потихоньку. Потихоньку. Каждые пятьдесят метров останавливаемся, прислушиваемся, ждем и, как только возвращается патруль, продвигаемся вперед. И куда же мы так придем, если будем идти вот так вперед. Санитарки следят, чтобы раненые не стонали. Не хочу знать, как им это удается. Если бы меня ранили, я бы сразу застрелился. Быть такой обузой другим, так зависеть от других, я бы… Нет, тут же бы застрелился. Не просил бы помощи ни у кого. Она жива, ранена? Даже думать не хочу.

«Здесь переночуем», — решил командир. Мы подошли слишком близко к деревне, поэтому пришлось отойти глубже в лес. Слишком темно, чтобы идти дальше.

Меня разбудили подменить часовых. Вырвали из глубокого сна. Это был сон? Неужели я видел сон? Я опять увидел себя мальчишкой, провожающим отца на ближайшую железнодорожную станцию. Я умолял его не уезжать. Просил взять меня с собой. Упрашивал. Просил о чем-то еще, не помню о чем. Он хотел вытереть мне слезы чистым носовым платком, который мама дала ему в дорогу.

«Не надо, это мама дала тебе с собой».

Отец посмотрел на меня, погладил по голове и похлопал по плечу: «Не плачь. Теперь ты должен заботиться о семье, пока я не заработаю денег, чтобы вы могли ко мне приехать».

Отец моего друга тоже уехал. А мы вернулись со станции домой. Шли еле-еле. Молчали. Перед домом сидели мама, младшие братья и сестры. Мама вот-вот должна была опять родить. Я убежал в лес, туда, к ручью, и плакал. Вернулся домой через два дня. Так я стал взрослым. Из Америки пришло письмо с тремя долларами. Потом еще одно, без долларов. И еще одно. А больше писем не было.

Нет, это было не во сне. Эта ночь когда-нибудь закончится? И эта война? Еще одной такой зимы мы не переживем. Не знаю, переживем ли эту. Тот мой друг из деревни, с которым мы вместе провожали отцов, решил по-другому. Ушел к белым[2].

«Послушай, так я не буду голодать и холодать. И мои будут в безопасности».

Так он сказал. Он был прав? Нет, конечно, он ошибается. Надеюсь, что ошибается. Он еще пожалеет. Показалась бы луна, хотя бы на мгновение. И звезды! Раз мне нельзя этой ночью спать, то я смотрел бы на звезды. Как той прекрасной ночью, когда я еще пас коров. Лежал и считал звезды. Они уносили меня в гости к отцу. Вместе со звездами я пускался в путь за море, в страну, о которой говорили, что она волшебна и прекрасна. Я просил звезды рассказать отцу про меня и про то, как я действительно забочусь о семье, и я просил звезды передать мне привет от отца. Теплые отцовские глаза. Тогда я не знал, что они прекрасны.

*

«Почему ты меня не разбудила?» — спросила Анчка.

«Ты спала как убитая».

«Спасибо тебе за этот отдых. И безопасность. Теперь ты подремли. Хоть немного».

«Нельзя. Уже светает».

Сижу на скале. Вокруг меня трупы. Я ходила от мертвого к мертвому. Закрывала им глаза. Все равно. Итальянцы. Немцы. Партизаны. Закрывала им глаза, как машина. Я превратилась в машину? Что я? Кто я?

Пока Анчка уговаривала меня поспать, мимо нас пробежал партизан. Потом еще один и еще. Они драпали.

«Бегите!» — кричали они.

На нас напали.

«Придурки!» — закричала Анчка, схватила пистолет и бросилась в противоположную сторону.

«В атаку, в атаку!» — орала она как безумная.

Я побежала за ней, тоже вопя. Терпеть не могу свой голос, когда кричу. Перепрыгивая через кусты, я неслась навстречу жизни или смерти. Уж лучше умереть, чем убегать. За нами неслись другие партизаны, те, кто еще секунду назад улепетывал.

Сижу на скале и смотрю на мертвых. В отряде все, кроме четверых, уцелели. Я, что, правда, превратилась в машину?

«И откуда у вас, у баб, такая сила?»

Это что, похвала? Связной пришел с приказом — пора в наступление.

*

Как давно я не глядел на огонь. Сижу вот здесь в тепле и жду, когда в котелке сварится похлебка. Последние десять дней мы ели только кору, и десять наших раненых умерло. Может быть, я уже не в себе? Не знаю, откуда только черпаю всю эту силу. Это не сила. Ярость и исступление. Мгновение. Здесь и сейчас. Мгновение, когда тебе нечего терять. Ты смотришь противнику в глаза и знаешь: он или я! Он или я? Иногда мне хочется, чтобы это был я. Хочется, чтобы все это раз и навсегда закончилось.

Слышал, что они с Анчкой спаслись и были назначены, одна — командиром, другая — комиссаром батальона. Не знаю, кто из них командир, а кто комиссар. Все равно. Там, в штабе, что, решили посмеяться над мужиками? Я слышал, она жива. Поговорю с ней, когда ее встречу. К тому же ее брат при мне.

Малой марширует возле костра, отдавая честь невидимым командирам, и повторяет без остановки: «Я партизан, я партизан».

Бедняжка, ведь он понятия не имеет, что его ждет. Но сейчас он горд. Ждет, не дождется, когда расскажет обо всем сестре и братьям Дождется ли? Не знаю. И почему мне за него так страшно? Больше, чем за себя.