Страшно ли мне?

Я смотрю на него. Так же, как и я. Он хотел увидеть свой дом. Свою жизнь.

«Петер, что с тобой случилось? Почему ты ушел к ним?»

Он всегда был трусоват. Но я все равно его любил. Среди нас, деревенских мальчишек, он был самым доверчивым. Всегда нам во всем безоговорочно верил. Иногда мы этим пользовались и вредничали. Только иногда.

«Знаешь. Я тогда подумал. Если уйду к белогвардейцам, то мои здесь будут в безопасности. Не замерзнут. С голоду не помрут. И я тоже. Прошу тебя, пожалуйста. Не трогай меня».

Смотрю на нее. Глаза опущены, смотрит в землю. Спрашивается, почему во мне нет гнева.

«Оставь оружие и беги. Беги. Не оборачивайся».

Слежу за ним взглядом. Забираю винтовку, беру ее за руку. Она смотрит на меня своими печальными глазами. Знаю, это будет нашей с ней тайной.

Потихоньку, потихоньку. Нам некуда спешить.

*

Нас переполняет желание отомстить. По крайней мере, я могу так сказать о себе. Мы не мстим тем, что постоянно повторяем, что защищаем родину. Мы действительно дошли до последней черты и потихоньку перегораем. Все это уже так долго длится, что мы становимся все более самонадеянными, сварливыми, нетерпимыми. Иногда мы доходим до того, что начинаем шпионить друг за другом, считать макаронины в котелке товарища, чашки чая, которого, кстати, нам почти никогда не дают. Мы обвиняем друг друга из-за вшей и бессонницы. Боевое братство? Как-то исчезает. Мы становимся суровыми.

Недавно возвращалась в бригаду, а навстречу бегут Анчка и связной.

Еле переводя дыхание, торопят: «Скорей, скорей. Не представляешь, что они собираются сделать. Ты должна помешать. Нас они не послушают».

Ничего не спрашиваю. Бегу за ними по грязи и опавшей листве.

На земле лежат два бойца. Застрелены.

«Опоздали», — охает Анчка.

«Кто это сделал?» Кричу.

Склонив головы, ко мне подходят четверо партизан.

«Господи, что здесь происходит?»

Все молчат. Смотрю на молодых парней, лежащих передо мной мертвыми. Они у нас недавно. Что я скажу их матерям?

«Они съели шкварки, которые берегли только для раненых, — после долгого молчания произносит Марко. — А эти четверо не стали нас слушать. Мы их просили дождаться тебя. И командира тоже нет, он ускакал в штаб».

Уже шкварки оказались дороже жизни. Гляжу на четверых, стоящих напротив. Убийцы, думаю, но про себя. Одного из них я вчера спасла. Он так устал, что, поворачиваясь во сне, свалился в костер и даже не почувствовал. Я вовремя успела. Наказать их? Почему? Как? Кто мы? Отважные герои или дикари?

Говорю Марко: «Выройте могилы».

Меня отзывают из бригады. Командируют в политотдел пятнадцатой дивизии. Но сейчас не время прощаться. Подожду до завтра.

«Анчка, спокойной ночи».

«Не могу заснуть. Все время вижу их полные страха глаза».

*

«Это вам за вчерашнее!» — выкрикнул Вид и махнул рукой пулеметчикам, давая сигнал к атаке. Вчера нам крепко досталось.

«Бегут белые! — громко радуется Вид. — Смотри, как припустили».

«Рано радуешься. Сил у них много. Они сильнее, чем я думал».

Слежу за белыми. Не очень-то они и отступили.

«Поменять перегретые стволы! Все раненые в укрытии?»

Там, где еще вчера лежали раненые и больные, мы устроили засаду. Нас ждет тяжелый день. Еще хуже, чем вчера. Сегодня мы должны прорвать их кольцо, иначе нам конец. Страшно, а вообще-то даже стало как-то тоскливо. Перед каждым боем я мысленно со всеми прощаюсь. С сестрами, с мамой, с отцом, а теперь вот еще и с ней. Прощание. Я едва смог сдержать слезы, когда она уезжала из бригады. Увидимся ли мы с ней еще когда-нибудь?

«Черт, теперь еще и гранатами по нашу душу», — бурчит Вид.

Белогвардейцы устремились в атаку, но наши из засады остановили их адским огнем. Ад. Я никогда раньше по-настоящему не представлял себе, что такое ад, а теперь увидел его воочию. Нескольких белых убило, а другие бросились на землю. Вот, сейчас. Сейчас все зависит от нас. Мы еще сегодня должны выбраться из этого котла. Немецкие танки приближаются. Нужно успеть до них.

Мы смотрим друг другу в глаза. Так близко стоим.

«Плохой выбор вы сделали!»

«Голодранцы! Цыгане!»

«Вы такие тупицы, что даже языка своих благодетелей не выучили!»

«Краснопузые! Большевики!»

«Прихвостни поповские!»

Слова разят больнее, чем пули. Во всяком случае, в эти мгновения. Я бросился вперед, навстречу соседу, с которым мы когда-то вместе пасли коров. Он целился в меня из винтовки.

«Ты помнишь, как мы…»

Ночь. Такая темная ночь. Медленно открываю глаза. Что-то мокрое у ног. И теплое. Где я? Лежу. Где? Как будто кто-то меня качает, как будто я на корабле, плывущем по волнующемуся морю. Вокруг меня какие-то склоненные деревья. И движутся. Шагают. Эта боль в правой ноге. Начинает дуть ветер.

«Тссс. Он приходит в себя».

Постепенно, постепенно начинаю понимать. Я бросился вперед, что-то хотел сказать, и тут накрыло. Теперь лежу на носилках, а санитары Мирко и Лойзе меня несут. Давно ли несут? Куда меня несут?

«Не торопись. Осторожно. Смотри, куда ступаешь».

«Мы уже три дня его несем. Наткнемся когда-нибудь на какого-нибудь врача?»

«В этом наступлении нам до Кочевского Рога[11] не дойти».