Странствующий

— Так! Я, кажется, начинаю понимать. Видите? — Маргарита бережно достает из-под футболки нательный крестик и показывает нам. — Никакой не золотой, ни серебряный — простенький алюминиевый. На обычной суровой нитке. А подарила мне этот крестик одна бабулечка, — лицо ее теплеет, просветляется, жесткие морщины разглаживаются, взгляд уходит внутрь. — Это случилось много лет назад в женском монастыре. У меня был какой-то очередной кризис. Бродила я по городу. И набрела на монастырь. Вошла, стала в храме у иконы Богородицы и стою. Наверное, долго стояла. Помню, забыла все на свете. И мои беды куда-то улетели. Спокойно так стало, хорошо. Тут бабушка ко мне и подошла. Я сначала испугалась: думаю, что-то не так сделала, ругать будет. А она спрашивает, есть ли у меня крестик? Нет, говорю. Бабушка мне вот этот алюминиевый и вручила. Наверное, сама на свои пенсионные там же и купила. Сама же и на шею мне повесила. Мы с ней поговорили еще минуты две. Сейчас и вспомнить не могу, о чем. Но в ней было такое… Настоящее!

— Вот! Жемчужинка вы наша! (Ваше имя с греческого так переводится.) Вот оно самое и есть. И как бы ни смеялись, ни гримасничали наши враги, но загадка русской души есть, и она там, куда сейчас углубился ваш взгляд, мой друг. Потому что во время этих воспоминаний ваш взгляд ушел в глубину вашего сердца. Там, внутри мышечного мешка, сердце мистическое, духовное. В самом центре его — дух человеческий. Там — Господь Бог, там — рай, там — самое чистое и сокровенное, что было в вашей жизни. Там же — бабушка, которая только телом пребывала на земле — а душа ее жила небом. Оттуда исходили призывы вернуться в Россию. Потому что Россия — это последний оплот сил света. Наш народ, сколько бы его ни спаивали, ни грабили, ни позорили — с десятого века был и до скончания жизни будет оставаться последним народом-богоносцем. За простоту, за доверчивость, за терпение — любит и сохраняет нас Господь. За это мы и страдаем. Потому что Господь сказал: «кого люблю, того и наказываю». Ведь раньше с какими словами русский человек на смерть шел? «За Бога, Царя и Отечество!» Царя убили. Отечество разграбили. Но остался Тот, Кого у русского человека никто насильно не отнимет. Если сам не предаст… Это Бог.

— А еще вспомнила! — распахивает Марго черные глаза. — Это было в Америке. Тоже был кризис, тоже одиноко мне. Взяла напрокат спортивную машину и еду, куда глаза глядят. А мне друг из России прислал кассету «Любэ». Там песня была про Родину. Вообще-то Расторгуев поет что-то хулиганское. А тут… что-то такое пронзительное, щемящее, такое… настоящее. Гоню машину под двести и слушаю:

Позови меня тихо по имени,

ключевой водой напои меня,

отзовется ли сердце безбрежное,

несказанное, глупое, нежное.

Еду, в глазах слезы стоят, все плывет передо мной, ничего не вижу. А там, дальше:

Снова сумерки входят бессонные,

Снова застят мне стекла оконные,

Там кивает сирень и смородина,

Позови меня, тихая Родина.

Понимаете — тихая. Она не кричит, не требует! Она тихо, по-матерински зовет, шепотом. Но от этого умоляющего шепота никуда не денешься!

А дальше:

Знаю, сбудется наше свидание,

Затянулось с тобой расставание…

Гоню машину, а у меня в голове стучит: сбудется! сбудется! Потом слышу:

Напылили с тобой, накопытили,

Даже толком дороги не видели.

И так мне стало себя жалко! Это я «напылила, накопытила», как дура. Но потом в конце песни:

Знаю, сбудется наше свидание,

Я вернусь, я сдержу обещание.

— Как вернулась я домой, не помню. Что называется, на автопилоте. Как не разбилась — до сих пор не пойму. Наверное, меня Бог сохранил. Но с тех пор стала я домой собираться. На Родину.

— Ах ты наша страдалица!.. — хлюпает по-бабьи Лариса. Оглядывается и смущенно затихает.

— Если будет позволительно сказать, я тоже кое-что вспомнил, — нарушает вдруг безмолвие Валерий.

— Конечно, — отвечает Лариса, — а то вы все молчите.

— Прошлым летом ходил я по Тверской области. И довелось мне примкнуть к Крестному ходу. Шло человек триста: священники, мужчины, женщины, дети малые. Там среди нас был американец. Не эмигрант, а настоящий, из Нью-Йорка. Он тоже за разгадкой тайны русской души приехал. Молодец, парень: шел с нами под дождем, по грязи, комары его ели, ноги до крови натирал — но шел. Среди нас была старушка лет восьмидесяти. Сухонькая, маленькая такая… Он как-то предложил ей мешок ее понести. А бабушка ему: «Спаси тебя Господи, сынок. Но у каждого своя ноша и свой крест». Американец всю дорогу рядом с ней шел и все руки под мешок норовил подставить. Словом, под конец Крестного хода он решил остаться в России навсегда. Вот так Господь призывает.