Странствующий

А Сашины родители? Ну, отца-то я видел только пару раз. Я даже смутно помню его лицо, разве только глубокие морщины и черные брови над грустными умными глазами. Он всегда на работе да в командировках. Но оттуда он привозил замечательные вещи и книги. Кое-что даже для меня. А Сашина мама? Стоило мне появиться на пороге их дома, как она, весело поздоровавшись, устремлялась на кухню. Пока мы с Сашей строили картонные самолеты и корабли, дивные ароматы из кухни щекотали нам ноздри. Потом сидели мы за столом и за обе щеки уплетали фаршированную рыбу, томленную в молоке сладкую морковь, торты с цукатами, пирожки с маком и печеные яблоки с вареньем внутри. А Сашина мама сидела напротив, вся такая молочно-белая, полная, и улыбалась. У нее был крупный нос, полные губы, светло-карие глаза и ямочки на круглых щеках. Иногда она всхлипывала и отворачивалась к окну. «Что с твоей мамой?» ¾ «Не понимаешь, добрая она у нас!» Сначала умерла Сашина мама, от рака. Через полгода и отец, от инфаркта. Сашка с сестренкой остались с бабушкой, которая тыкала им пальцем в затылок и скрипела: «Главное в жизни, дети, это жесткая целевая установка!» Сейчас и «железной бабушки» нет…

Когда я встаю на молитву, зажигаю свечу и читаю их имена ¾ один за другим они проходят передо мной. Из того мира, где они сейчас продолжают свое незримое существование, сюда, к этой уютно горящей свече, в самое сердце мое сходятся невидимые, но такие теплые лучи света. Это благодарение. От них ¾ мне. От меня ¾ им. За что? За  краткие мгновения доброты. За ту непостижимую любовь, которой так скупо делимся мы в этой земной жизни. Которую пытаемся восполнить после смерти.

  О детях больших и малых

Батюшка ведет нас к себе домой. По дороге рассказывает, как Господь привел его в это село, на это кладбище. Однажды, еще семинаристом, он впал в страшное уныние. Чтобы никого не видеть, убежал подальше от людей и очутился здесь. На этом кладбище, тогда заброшенном, он и провел несколько дней в слезах и молитве. Ночевал в часовне, согреваясь собственным дыханием и молитвой. Это его успокоило и поддержало. Душа во время молитвы постоянно ощущала, как усопшие поддерживают его. Отводят отчаяние, страх. С тех пор и обращается к ним батюшка, как к живым. И всегда получает помощь.

Приехала в те дни сюда одна дамочка и попросила его помочь отыскать могилку матери. Трава здесь с человеческий рост стояла, большинство крестов и надгробий повалены, таблички заржавели. Он сбегал в село, выпросил косу и покосил траву. Кое-как нашли могилу ее матери: чудом крест с табличкой сохранились. Священника тогда здесь не было. Женщина, узнав что он семинарист, упросила отслужить панихиду. Как сумели, вместе помолились. И так стало хорошо им! Дамочке оттого, что навестила наконец-то могилу матери, попросила у нее прощения, сняла камень с души. А ему ¾ что он сумел помочь чужому горю. Сейчас он здесь служит и живет. А дамочка оказывает благотворительную помощь. Это на ее деньги часовенка и церковь в селе восстановлены да порядок на кладбище поддерживается.

Батюшка молодой, худенький, с реденькой бородкой на загорелом энергичном лице. Со стремительным профилем контрастирует тихий низкий голос и рассуди­тель­ные интонации. Дом его самый маленький. Зато в доме обилие старинных икон, уютный покой… И такая удивительная матушка в окружении двух белокурых малышей.

У матушки Машеньки огромный живот под воздушным сиреневым платьем и открытая улыбка на полудетском личике с распахнутыми синими глазищами. Говорит она полушепотом, обращается к батюшке «отец Игорек». Батюшка говорит с этим взрослым ребенком с нежной заботой в голосе. Пока матушка накрывает на стол, девочка двух лет жмется к маме, обнимая ее колени крохотными пухлыми ручками. При этом с любопытством поглядывает на незнакомцев.

Посреди горницы стоит мальчик трех лет, которого батюшка называет Ваней. Он замер и нерешительно смотрит на нас. Мне хочется ему помочь, присаживаюсь на корточки перед Ванечкой и улыбаюсь:

¾ Ну, здравствуй, маленький братик во Христе.

Лицо мальчугана озаряется широкой улыбкой, похожей на улыбку его мамы. Огромные синие глаза его искрятся. Он порывисто вздыхает и бросается мне на шею. И обнимает ручонками, заключая в доверчивые объятия, пахнущие топленым молоком. Следом, уже без стеснения, подбегает Ксюшенька. И с ней мы обнимаемся. И это маленькое чудо обдает меня ангельским теплом.

Во время трапезы обсуждаем с батюшкой писания святителя Игнатия Брянча­нинова. Наизусть цитирует он любимого автора, рассуждая о подвижничестве последних времен. Затем касаемся таких подвигов, как молчание и странничество, имея в виду нашего Валерия, улыбающегося иногда невпопад, едва пригубившего борща. Конечно, и такому явлению, как прелесть, уделяем внимание. И по всем этим проблемам находим точки касания и полного согласия.

Матушка по-матерински интересуется способами нашего пропитания: откуда и на что еду покупаем.