Странствия и приключения Никодима старшего

Проснувшись утром на другой день после разговора с Ерофеичем, Никодим ощутил в себе неизъяснимое разделение: будто двое в нем переглядывались между собою и один лежал в постели, а другой был где-то, под потолком и так хорошо понимал все, что делалось с тем, который оставался внизу. Чувство это длилось недолго - Никодим вскочил весьма возбужденный и поспешил умыться холодной водой. До вечера он почти ничего не думал только щемящее чувство беспомощности и бессилия что-то нужное сделать, как-либо выбраться из создавшегося ложного положения ^- томило и угнетало его. Вечером он опять почувствовал свое разделение: словно кто вышел из него и сел напротив в кресло, у другого окна столовой. - Знаешь,- сказал Никодим,- нужно нам поговорить с тобою откровенно: если ты являешься самовольно - ты должен знать больше меня. Собеседник молчал. - И говорить должен ты, а не я,- продолжал Никодим,- я буду слушать. - Если так - изволь,- глухо и неопределенно ответил другой. - Я жду. Некоторое время прошло в томительном молчании. Наконец другой заговорил. - Свою мать ты не любишь. Ты постоянно путаешься - не зная о ком думать: о ней или о госпоже NN. - Да. - Это происходит потому, что ты любишь госпожу NN. . - Ну, разумеется. Иначе зачем я стал бы думать о ней. - Да, но любить мать и госпожу NN одновременно - невозможно. Ты еще не знаешь госпожи NN. но ты должен ее чувствовать. Она спросит так много, что ты не в силах будешь дать ей. И разве ты не догадываешься, что жизнь госпожи NN в чем-то сталкивается с жизнью твоей матери? - Конечно, догадываюсь. - Отчего же ты об этом не подумал? - Во всяком случае, не думаю, чтобы столкновение было на романтической почве. Правда, что-то есть темное - это темное нетрудно усмотреть из потерянной мною записки господина \У, и будь эта записка у меня под руками - мы могли бы в ней поразобраться. Ведь не думать же мне, что мама и госпожа NN влюблены в одно лицо... в Уокера, например... или в Лобачева... ха-ха-ха! Никодим громко рассмеялся. Ерофеич заглянул в дверь. - С кем это вы, барин, разговариваете, или мне попритчилось? - спросил он. - Попритчилось, попритчилось. Ерофеич,- ответил Никодим,- а может, и нет - всякие бывают гости, - Упаси Бог от нечистой силы: как облюбует какое местечко - не скоро выведешь, ни крестом, ни пестом. Вот тоже по весне, как барыне уехать,что за нечисть тут шаталась? - А ты видел? - Ну нечисть - не нечисть: господин Раух объясняли потом, что просто тут лобачевские фабричные пошаливали - кто их разберет. - А те, монахи-то, больше не показывались? - Что вы барин! Да я бы сбежал. Старик опять не на шутку перепугался. - Ну иди пока к себе,- попросил его Никодим и, когда старик ушел, вновь обратился к прежнему собеседнику.- Извини, нам помешали закончить разговор. Даже и самые хорошие слуги не умеют быть достаточно воспитанными. И на чем мы остановились? - я забыл. - На столкновении Евгении Александровны и госпожи NN. - Да это нелепо. И трагедия моя в том заключается - что я, не знаю, собственно, не только куда, но и почему могла исчезнуть моя мать. - Трагедия. Стоит ли так значительно выражаться? - А что же по-твоему? - А так... скандальная история, как и определила Евлалия. - Ну да, вообще-то скандальная история, но для меня лично - трагедия. - Поухаживай за госпожою NN - пройдет. Займись. Право, стоит: она дама обольстительная во всех отношениях, как сказал Лобачев. - Довольно. А то я буду просить тебя, как и господина Лобачева, прекратить этот бессмысленный разговор. - Я не господин Лобачев, и тебе долго придется просить меня. - Нет, не долго. Довольно! Никодим встал, вышел из столовой, хлопнув дверью, и очутился, на улице. Солнце было уже у самого горизонта, озеро чуть слышно плескалось. Никодим пошел к берегу. Узкая тропинка вела к плоскому большому камню, около камня рос молодой ракитовый куст и стояла скамья. Сквозь полуоблетевшие ветви ракиты, рядом со скамьей, на тропинке виднелась высокая человеческая фигура. "Арчибальд Уокер", - узнал Никодим сразу. И, узнав, пошел прямо на него: он помнил, что тропинка очень узка, что разойтись на ней невозможно и думал - отступит Уокер с дороги или нет. Уокер стоял неподвижно: на нем были охотничья шляпа с пером, теплая куртка и лакированные ботфорты; руки он заложил в карманы рейтуз (он эту вольность позволял себе редко, разве что в лесу). Уокер не отступил, и Никодим столкнулся с ним вплотную, но, право, Никодим вовсе не хотел с ним встречаться. Молча смерил Уокер Никодима после столкновения взглядом от головы до ног. Никодим ответил тем же. Но Никодим злился, а Уокер был спокоен совершенно. Уокер поклонился первый, повернулся и пошел. Никодим - рядом с ним - все молча. Им не о чем было говорить. Никодим прекрасно понимал, что Уокер чувствует в нем соперника, и размышлял: "Сэр Уокер весьма счастлив тем, что может много о себе думать; я, напротив, глубоко несчастен потому, что думаю о себе крайне пренебрежительно". Но в душе Никодим смеялся. Так дошли они до большой груды камней на берегу, повернули обратно и пришли опять к скамье у ракитового куста. Раскланялись и разошлись. Дома Никодим спросил Ерофеича: - Что за долговязый здесь по берегу шатается? - А это лобачевский управляющий. - Арап? - Ну да, сам-то Лобачев англичанин, а управляющий у него арап. - Шутишь, старина. - Шучу, шучу, Никодим Михайлович. Надо же на старости лет дурачка поломать. - То-то. Будто я не вижу, какой арап.