Странствия Франца Штернбальда

^12* …и криками «Ату! Ату!» На обратном пути я побывал в Палестине и собирался посетить там одного знакомого, живущего неподалеку в уединенной местности; во время охоты в дремучем лесу мне посчастливилось спасти жизнь самой красивой девушке, какую я когда-либо видел, деве благородной и прелестной, каких обычно лишь рисует нам наше воображение; огромные пастушьи собаки, возбужденные шумом, окружили ее, и я подоспел как раз в ту минуту, когда одичавшие звери, которые в тех краях очень опасны, собирались наброситься на нее, а она, почти без сознания, пыталась взобраться на дерево. Вот это, господин живописец, была сцена, достойная изображения! Зеленый тенистый лес, сумятица охоты, испуганная женщина с длинными развевающимися золотыми волосами, одежда ее в беспорядке, грудь полуобнажена, поза женщины открывает ногу. Видите, я рассказал вам сюжет по памяти, ибо эта возвышенная неземная картина так и стоит у меня перед глазами, и она сама по себе уже могла бы побудить меня вернуться в Италию.

Франц невольно вспомнил.

^13* …Открывшийся вид восхитил их, и взгляды их устремились на вьющийся среди зеленых полей Рейн, то исчезающий за холмами, то снова появляющий из-за них, потом поглощаемый тенью и лесами и, наконец, сверкающий на солнце далеко-далеко на последнем повороте; Франц воскликнул:

^14* Штернбальд сказал:

— Как я рад, что сподобился увидеть этот памятник немецкого искусства и немецкой высокой души. Сколь громко звучит на весь мир имя Эрвина, и сколь глубоко чувствуем мы бессмертие человеческого духа, созерцая это монументальное здание. Для того чтобы выразить такое величие, недостанет любого иного знака, иного искусства, недостанет даже бесконечной мысли; это совершенство симметрии, дерзновеннейшее аллегорическое творение человеческого духа, эта протяженность вширь, во все стороны, и устремленность в небо; выше собственных пределов; бесконечное и внутренне упорядоченное; необходимость противостояния частей, из которых каждая разъясняет и завершает другую, так что одна существует ради другой, а все вместе — для того, чтобы выразить немецкое величие и красоту. Собор можно сравнить с деревом и с целым лесом, но, если захотеть, в этих всемогущих каменных громадах с их бесконечными повторениями можно увидеть и многое другое. Это сам человеческий дух…

^15* …— Такие речи мне приятно слышать.

— И разве, — продолжал Штернбальд, — эти каменные громады вызывают в нас ужас или содрогание, словно египетские пирамиды? Прошу позволить и простить мне, пожалуй, чересчур смелое сравнение. Подобно тому как господь, вечный и бесконечный, облекся в любовь, чтобы не навести на нас ужас и быть понятным нам, подобно тому как сын божий жил среди нас — друг и дитя, и верующий христианин находит у него пристанище и утешение даже в страхе пред безмерным образом бога-отца, так и здесь любовь — посредник, благодаря которому это величие снова растворяется в цветке, в растении, в сиянии и веселой, сладостной игре. Куда ни кинешь глаз, где бы ни блуждал он, везде видишь эту нежную шутку, везде качаешься на волнах — волнах роз и бутонов, и арок, и образов, твердый камень, скалы словно растворяются в музыке и благозвучии. Отсюда и происходит непонятное: мы застываем, будто перед чудом, перед грезой, и вместе с тем это исполинское здание парит перед нами как веселая шутка неба. В камне провидим мы славу небесную, и даже скала переломила жесткую свою природу, чтобы пропеть «Осанну!» и «Свят! Свят!»

— Все это ваши фантазии, — сказал Больц. — Но что правда, то правда: эти здания, которые, пожалуй, есть только у немцев{70}, обессмертят имя нашего народа. Собор в Вене, незавершенное гигантское сооружение в Кёльне, Страсбургский собор — это самые яркие звезды; а как прелестен небольшой собор во Фрейбурге — в Брейсгау, не говоря уже о многих других, как, например, в Эсслингене или Мейссене{71}. Быть может, когда-нибудь мы еще услышим, что всему, чем обладают в этом роде Англия, Испания и Франция, положили начало немецкие мастера. В Италии, правда, вы не встретите ничего подобного, потому что итальянцы, которые отвергают все чужое, считают образцами готического, или немецкого, стиля только незрелые грубые нагромождения камня в Милане и Пизе, или, что еще хуже, нелепое здание собора в Лукке{72}.

— Однако же настала пора нам разлучиться…

^16* …Большинство их трудится в тишине. Возможно, скоро наступит время, когда подлинному высокому искусству придет конец, ибо уже сейчас о нем больше болтают — вместо того чтобы работать, у великих мастеров перенимают не глубокомыслие, а склонность к бесплодным умствованиям, отнимающим силы, или поверхностную, пустую игру мыслями, баловство искусством; либо же возникает ложный энтузиазм и обман — они унижают все истинно благородное.

Они разошлись…

^17* …ко всем относится благожелательно. Но только мне кажется, что он не принадлежит к сословию, в чьи одежды облачается, потому что слишком независим и мужествен его облик.

— Жаль, — продолжает Штернбальд…