Странствия

Благополучно завершив покорение Пегу, бирманский король поспешил разослать по всему королевству множество всадников на поиски Шеминдо, которому, как я уже говорил, удалось, хоть и раненому, спастись. Но, к несчастью для него, он был опознан в деревне Фанклеу в одной легуа от города Потена, через который проходит граница между Пегу и Араканским королевством ^{350}, и с ликованием доставлен бирманскому королю неким простолюдином, который за это получил от короля земли, приносившие ему дохода тридцать тысяч крузадо в год. Король велел привести к нему Шеминдо, и когда тот предстал пред ним в наручниках, с железным ошейником на шее, насмешливо приветствовал его:

— В добрый час, король Пегу, можешь поцеловать этот пол, ибо его коснулись мои стопы. Из этого ты можешь заключить, как расположен я к тебе, раз оказываю тебе честь, о которой ты не мог и помыслить.

А так как Шеминдо не отвечал на это ни слова, король продолжал издеваться над несчастным, простертым у его ног:

— Как это понять? Речи ты, что ли, лишился, увидев меня, или онемел от счастья, что тебе оказали такую честь? Чего не отвечаешь на мои вопросы?

На это Шеминдо, уязвленный оскорблениями или неспособный уже больше владеть собой, ответил:

— Если бы тучи небесные, и солнце, и луна, и все творения, кои создал всевышний на благо человеку, дабы украсить ими величие небес и раскрыть перед нами сокровища его могущества, обрели язык и устрашающими раскатами грома могли выразить тем, кто видит меня так, как ныне я вижу себя перед тобой, великую скорбь, в которой томится моя душа, они бы ответили за меня и изъяснили причины, почему я немотствую в этом месте, куда привели меня мои грехи, но так как ты не можешь быть судьей того, о чем я говорю, ибо ты и обвинитель мой, и исполнитель своего же приговора, я не отвечу тебе, хоть и ответил бы милосердному господу нашему, который, как бы тяжка ни была моя вина, сострадательно взглянул бы даже на единую слезу, пролитую мной в сокрушении.

И, пав ничком на землю, дважды попросил дать ему воды, король же бирманцев, дабы огорчить его еще сильней, приказал, чтобы эту воду принесла Шеминдо его любимая дочь, которую Бирманец держал в плену и после водворения своего в Пегу отдал в жены принцу Наутирскому, сыну короля Авы. Как говорили, молодая женщина, увидев отца, простертого на полу, бросилась к его ногам, обняла его и, трижды поцеловав его, произнесла, заливаясь слезами:

— О отец, господин и король мой, умоляю вас во имя великой любви, которую я всегда к вам питала, не отстраняйтесь от объятий моих и возьмите меня в скорбный свой путь, дабы при вас нашелся человек, способный утешить вас глотком воды, если свет за грехи мои отказывает вам в том уважении, которое принадлежит вам по праву.

На это отец, как рассказывали, несколько раз порывался ответить, но не смог, ибо великая любовь, которую испытывал он к дочери, лишила его языка. Он снова упал ничком и пролежал так без чувств долгое время. Некоторые из присутствующих при этом вельмож не могли удержаться от слез. Это заметил бирманский король и, зная, что вельможи эти пегу и бывшие вассалы Шеминдо, а посему сомневаясь в их верности, приказал им тут же отрубить головы, гневно воскликнув:

— Если вам так уж жалко вашего короля, отправляйтесь вперед и приготовьте на том свете ему покои, он, надо думать, вознаградит вас за верность.

После чего, еще более распалившись, велел убить и дочь Шеминдо, обнявшую бесчувственного отца, совершив зверскую жестокость, ибо не хотел признавать даже естественного проявления чувств. А так как и вид Шеминдо ему тоже опостылел, он велел его бросить в тесную тюрьму, где тот провел последнюю свою ночь под надежной охраной.

Глава CXCVIII

Как отвели на казнь Шеминдо и как его казнили

Едва наступило следующее утро, по городу было громогласно объявлено о том, что всем надлежит присутствовать при казни несчастного Шеминдо, бывшего короля Пегу. Сделано это было для того, чтобы, убедившись воочию в его смерти, народ потерял всякую надежду вернуть его на престол, чего все желали, предсказывая, что когда-нибудь так и будет. Дело в том, что Шеминдо был пегу, а Бирманец чужаком ^{351}, а все пегу чрезвычайно боялись, как бы вскорости новый король не уподобился последнему, убитому сатанским шемином, бирманскому королю, проявившему у них такую ненасытную жестокость, что не проходило дня, за который он не казнил бы пятисот человек и более, а бывали дни, когда отрубалось и четыре и пять тысяч голов — и все это за самые незначительные проступки, за которые, будь в стране настоящее правосудие, не полагалось бы вообще никакого наказания.