В Смоленске к моему ужасу дядя не узнал меня. Я виделся с ним десять лет назад, но нельзя было представить, что он за минувшее время забудет, как я выгляжу. Я, заговорив с ним, свалил всё на военный мундир и отпечаток тяжелой службы на лице, хотя мне самому в это не верилось. Беседуя с родственниками, невольно вспомнил о незнакомом офицере штаба. Без сомнения, всё повторялось, что-то неладное творилось с моей памятью, памятью Ивана или с окружающим миром. Только после того, когда я показал Ивану Андреевичу солдатскую книжку и рассказал о других родственниках, об отце и матери, он смягчился, поверил мне и пригласил сесть на лавку. Его жена запричитала что-то о моих покойных родителях, но быстро справилась с волнением и накрыла стол. Однако мысль о том, что дядька меня не помнит, не давала мне покоя. Я не знал о чём разговаривать с родственника и спросил напрямую, не разрешат ли они мне некоторое время пожить в их избе. Кажется, дядя не очень-то обрадовался моей просьбе, он долго молчал, потом сказал.
- Я не против того, чтобы ты жил у меня, но скажи, что случилось с твоей семьёй? Почему ты уехал из Петербурга без жены и детей и когда собираешься вернуться назад в столицу, или привести их в Смоленск? -
Мне хватило силы придумать, что из Петербурга меня сослали в Смоленск одного, а семье разрешили остаться и что я оставил им право на получение причитающей мне пенсии в два рубля за месяц. Однако я пришёл в ужас от того, что дядя мне поверил. Но я знал точно, что никогда не был женатым. Я чётко помнил всю свою предыдущую жизнь, за исключением десяти дней жутким образом выпавших из моей головы. Как бы я не обдумывал события в страшном подвале, они укладывались в несколько минут и это заставляет меня думать, что демоны ада отправили меня совсем в другой мир. Мне самому долго невозможно было в это поверить, но это ничего не меняет в той действительности, которую я уже испытал сполна.
Два года я работал подмастерьем у Коровина и за это время превратился в высококлассного столяра. Мои руки до этого занятия десять лет державшие только оружие, вдруг заработали так, словно я всю жизнь занимался столярным делом. Дядя - мой учитель говорил вполне искренне, что во мне проснулся талант мастера краснодеревщика. В те времена я был здоровым крепким мужиком и обладал богатырской силой. Я без особой натуги перебрасывал через избу пудовую гирю, или в одиночку поднимал каменный мельничный жернов на телегу. Такого больше никто не мог сделать во всей округе. Было дело, силой мерились с мужиками. Говорили, удивляясь моей мощи, что я откуда-то из другого мира свалился. Я думаю, люди тоже чувствовали, что не принадлежу я к их братству. Здоровый я был, одно слово гвардеец Его Величества и работа мне в мастерской давалась легко. Я без напряжения стругал доски рубанком и фуганком целый день напролёт, мог в одиночку распилить бревно на доски. Люди говорили, что я работаю как машина и это, было правдой. Я мастерил из дерева удивительные красивые вещи и вскоре превзошел своего учителя, Тогда он меня и отделил от своего дела, предоставил под мастерскую помещение. Я стал выполнять заказы мещан, да рабочих с местной фабрики. Заказов было много, и оплачивали их достойно.
Живу, работаю, документ имею от царя и пенсию тайно от Коровина получаю, а у самого на душе кошки скребут. Знаю я, что рано или поздно надо ехать в Петербург, семью искать того Мочалова, что служил до меня в этом мире расположенном за адом. Я так думаю и ничего с этим не могу поделать. Муторно мне на душе, нет покоя.
Я ведь сразу додумался солдатской смекалкой, что судьба закинула меня в жуткий предел ада. Понял, что обманули меня демоны из царского подвала и отправили-таки на исправление. Я даже подумывал к вере приклониться. Думаю, помолюсь и проясниться моё положение, что ангел какой-нибудь растолкует, объяснит, почему так случилось? Думаю так, а дядька Коровин Иван велит на правах старшего родственника и мастера, мол, работа и деньги есть, так поезжай теперь за семьёй, вези жену и детей в Смоленск и дом начинай строить.
Больше всего я боялся этой поездки. Тут-то в Смоленске, кроме Коровиных, мне все незнакомые и нет нужды объясняться или опасаться, а там, в Петербурге, как я буду узнавать неузнаваемое? Вот что страшным сном мне казалось. Не мог я объяснить никому про свои сомнения и в себе держать, жуть берёт. Иногда у меня появлялись дурные мысли о сумасшествии, однако терпел, пока мощи хватало, а потом переборол страх и поехал в столицу.